Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
– Господин поручик! Нагнитесь! – закричали в цепи. – Стакан от шрапнели!
В последнюю минуту поручик Мяч нагнул голову, и над ней просвистел стакан. Эти два случая с поручиком Мячом дали повод добродушной шутке в роте. «Кому-кому, а поручику Мячу нечего бояться, его ни пули, ни снаряды не берут. Пули на лету хватает, а снаряды головой отбивает», – шутили в роте.
Не доходя до станицы, мы залегли, и я был доволен этим, ибо чувствовал себя усталым. Началась перестрелка. Красные, видно подкрепленные резервами, поднялись и пошли в наступление. Это двигалась сплошная черная масса. Мы прекратили огонь. У меня закралось сомнение, удастся ли нам остановить эту лавину.
– Без команды не стрелять! – пошло по цепи.
Противник идет медленно, видимо, уверен в своих силах, цепь ровная, не слишком густая. Все ближе и ближе приближается к нам, уже отчетливо видно каждую фигурку. Даже слышен крик, но что кричат – разобрать нельзя, наверно ругались. Нервы напряжены до предела. Застрочит наш пулемет очередями вправо, ему отзывается левее меня другой. Заработали наши пулеметы. Я впился глазами в цепь противника. По-видимому, огонь наших пулеметов меток, видно, как падают фигурки. Они почему-то стали сходиться и образовывать отдельные группы. Ход их замедлился, но все же идут вперед.
– Встать! Огонь залпами – повзводно!
Раздаются дружные залпы. В этот момент наша спасительница, наша батарея, открыла огонь по неприятельской цепи. Белые облака показались над их цепью. Своим метким огнем она, что называется, рвала их цепь. Красные не выдержали, сперва замялись, а потом остановились. Мы же перешли в контратаку и дошли до окраины станицы, а потом залегли.
Вдруг из одной из улиц вышли старик и старуха. Старик держал в руке ведро, а старуха целую связку деревянных ложек. Они, пригибаясь, двинулись по цепи, предлагая горячий борщ:
– Родимые, борщок! – И старуха совала ложки.
Красные, залегшие за рекой, увидев маячащие фигуры, участили стрельбу. Не знаю, чем бы это кончилось, но появился командир роты капитан Петров и приказал старику и старухе немедленно убраться из цепи. Я же со своим другом Н. Петровым решил попытать счастья в одной из хат на окраине станицы – достать что-нибудь поесть. Выбрали мы с ним третью хату, более богатую на вид, чем другие. Войдя в нее, мы никого в ней не нашли. Мы открыли двери во вторую комнату. Эта комната представляла собою спальню. На кровати лежал солдат. Правая рука его покоилась на груди, а весь правый бок гимнастерки залит кровью. Не успели мы прийти в себя от этой картины, как он спрашивает:
– Товарищи! А где наши?
Было ясно, что перед нами был раненый красноармеец. Первым пришел в себя мой друг:
– А ну, вставай! Выходи!
Он, видимо, понял свою оплошность и злобно посмотрел на нас.
– «Товарищи! Товарищи!» Выходи, сволочь!
Он медленно встал, по лицу было видно, что ему это дается с трудом, и так же медленно поплелся к выходу, держа согнутую руку на груди. Когда мы вышли вместе с ним, мы не знали, что с ним делать.
– Знаешь что, отведем его в роту, а там пускай с ним делают что хотят, – сказал я своему другу.
Привели мы его к прапорщику Капранову, рассказали ему, где и как мы его нашли. При опросе он оказался солдатом одного из полков 39-й пехотной дивизии с Турецкого фронта, был ранен в плечо в этом бою. Интересно отметить, что до самой станицы я не видел ни убитых, ни раненых красных, оставленных своими при отступлении. Они подбирали своих убитых и раненых, брошенных на поле боя.
Прапорщик Капранов хотел сам произвести экзекуцию над ним – зарубить. Я сперва сомневался, что он может зарубить человека своей пехотной шашкой. Но он взялся за эфес и, не подоспей командир роты, наверное, исполнил бы свое намерение. Под Усть-Лабинской в первом бою мне пришлось быть свидетелем, как он хотел зарубить одного красного солдата, оставшегося в окопе и не отступившего со своими. Солдат этот был уже в летах, зарубить его ему не удалось, и он пристрелил его из револьвера. Впечатление от этой экзекуции у меня осталось самое кошмарное.
Командир роты отдал приказ снарядить двух конвоиров и отправить раненного в плечо пленного в штаб полка. Откуда-то здесь появились два солдата из 7-й роты (персы). Им отдали пленного для сопровождения в штаб полка. Пленного они до штаба не довели, а расстреляли чуть ли не за первой хатой. Свой поступок они объяснили тем, что он собирался бежать. Сомневаюсь, чтобы это соответствовало действительности. И лично искренне пожалел его. Возможно, его участь в штабе полка была бы та же самая. Ведь пленных мы не брали.
Думать и рассуждать было некогда. Была подана команда:
– Цепь, встать! Вперед!
Забылось все – и пленный, и мои рассуждения. Внимание мое привлек впереди меня паршивый деревянный мост через какую-то маленькую речушку. На другой стороне этой речушки залегли красные. С этих позиций мы их выбили легко. Подошли к мосту. Мост оказался старенький и довольно низко сидит над водой. На мосту лежат два убитых и один тяжело раненный красноармеец. Прохожу мимо раненого и вижу револьвер системы «Бульдог», такой же старый, как и сам его хозяин. По одежде видно, что он не солдат, скорее похож на крестьянина. Невольно думаю: «Что заставило тебя идти против нас?» За мной идет Иван Д-к, старый солдат, отбыл всю войну на германском фронте и один из первых вступил в Ударный батальон. Он остановился возле раненого, пихнул его ногой, снял винтовку с плеча и пристрелил его.
Перешли мост и почти под прямым углом повернули вправо. Ни стрельбы, ни воя пуль, ни разрывов снарядов; впечатление, что бой уже закончен. Иду по железнодорожному пути и вижу: станция Станичная. Странно, почему это так? Станица Кореновская, а железнодорожная станция Станичная. Ведь обычно станция носит название населенного пункта; а здесь, видно, исключение.
Кругом грязь, какие-то бумаги, тряпки, ящик и цинки из-под патронов, пустые гильзы. Стоят составы вагонов, а что в них – неизвестно. Прохожу около классного вагона, на его передней площадке лежит убитый, а возле него
