Максим Чертанов - Дюма

Леви издал «Сотворение и искупление» только в 1872 году, хотя издавал всякую чепуху, — уж очень яростная книга получилась. Человек, чей взгляд еще сегодня приводит в трепет весь Париж, через несколько дней (или лет) будет валяться в сточной канаве, и люди будут кричать: «Надо бросить эту падаль в Сену!»… Это уж как-то слишком… 23 апреля 1870 года человек, чей взгляд все еще приводил Париж если не в трепет, то в уныние, объявил референдум по новой конституции: парламент получает массу прав, но есть хитрая статья, сводящая права на нет: «Император несет ответственность перед французским народом и имеет право всегда к нему апеллировать». Луи Наполеон был уверен, что «народ» всегда проголосует как надо, и все же принял меры: обратился к чиновникам всех рангов (они сидели в комитетах по референдуму) с требованием (под угрозой увольнения) разъяснить народу, что «голосовать „за“ — значит голосовать за свободу», и арестовал накануне голосования все более или менее оппозиционные газеты. Он выиграл: 7 миллионов 358 тысяч «да» против 1 миллиона 538 тысяч «нет»: даже сам не ожидал такой победы. Республиканцы пришли в отчаяние; Гамбетта, который 5 апреля говорил: «Настала пора империи уступить место республике», теперь писал: «Империя сильнее, чем когда-либо». Не они, а мы будем валяться в сточных канавах — во веки веков…

Дюма не голосовал: в Сен-Жан-де-Лю ему стало лучше, и в конце апреля они с Гужоном отправились в Мадрид (к ним присоединилась в качестве секретаря молодая женщина Валентина). Зачем? Шопп нашел в переписке Мари Петель указания на то, что ее отец собирался писать книгу о революции в Испании в 1868 году: против королевы Изабеллы восстали генералы, потом — горожане; революционное министерство ввело всеобщее избирательное право, свободу вероисповедания, печати, союзов и собраний и тут же… село выбирать нового короля. (Рукопись утеряна, Шоппу удалось найти лишь фрагменты.) В Мадриде пресса обласкала Дюма, литературные общества приглашали выступить, фотограф Жан Лоран сделал его последний снимок — с Валентиной. В июле он вновь расхворался, перебрались в Биарриц, где он в последний раз виделся с Полиной Меттерних и написал стихотворение, посвященное ее дочке Клементине. 19 июля они прочли в газетах, что началась война.

Испанцы в очередной раз выбирали короля, из-за этого поссорились Пруссия и Франция, желавшие провести на трон своих ставленников, но это был предлог; Бисмарк хотел покорить Европу, Луи Наполеон — провернуть маленькую войну, чтобы восстановить свой престиж; первый спровоцировал второго на оскорбительные заявления, ответил такими же, и, по сути дела, лишь за «перепалку» большинство во французском парламенте проголосовало за войну с Пруссией. Безумие: армия слаба, никто не поддержит, Франция испортила отношения почти со всеми странами (с Россией — из-за Крымской войны и Польши, с Англией — из-за Вьетнама, с Испанией — из-за Мексики, с Австрией и Италией — из-за итальянского объединения). Сплошные поражения: 4 августа, 16 августа. Дюма был в отчаянии, задыхался, вновь не мог говорить и ходить, его перевезли на другой курорт, Баньер-де-Люшон; в конце августа, решив, что он умирает, доставили в Париж. Что с ним там происходило, никто толком не знает — Мари скрывала его состояние от окружающих, но предположительно было несколько кровоизлияний в мозг. Последнее письмо он написал из Парижа девятилетней внучке Колетт: «Прощай, моя детка, любя меня, я тебя люблю». В первых числах сентября Мари сообщала брату об «ударе» — инсульте. «Страшны не только смерть, старость или безумие, — сказал Вильфор, — существует, например, апоплексия — это громовой удар, он поражает вас, но не уничтожает, и, однако, после него все кончено. Это все еще вы и уже не вы; вы, который, словно Ариель, был почти ангелом, становитесь недвижной массой, которая, подобно Калибану, уже почти животное… немой и застывший труп, который живет без страданий, только чтобы дать время материи дойти понемногу до окончательного разложения». Но так думает Вильфор — а старый Нуартье, как мы помним, не труп, он ясно мыслил и чувствовал — при инсульте это возможно. Если же бедный Дюма осознавал происходящее — радовало ли оно его?

После поражения при Гравелоте французская армия была осаждена у города Мец. Луи Наполеон с маршалом Мак-Магоном сформировал новую армию и выступил с ней туда, готовы они были плохо, прусский главнокомандующий фон Мольтке их окружил, 1 сентября — битва, французы отступили в Седан, пруссаки подвергли город бомбардировке, требуя капитулировать и отдать Лотарингию и Эльзас. Император был вынужден согласиться, его взяли в плен с 82 тысячами солдат. Париж взвыл от негодования; в ночь на 4 сентября на экстренном заседании нижней палаты левый депутат Жюль Фавр предложил низложить императора, толпы на улицах требовали того же, утром толпа, по заведенному обычаю, вломилась в палату, Гамбетта объявил: «Луи Наполеон и его династия перестали править во Франции». Далее толпа пошла — куда? — правильно, в мэрию, там провозгласили республику и наспех сформировали Временное правительство. Императрица бежала. «Как могло случиться, что два человека, чей взгляд еще три дня назад приводил в трепет весь Париж, валялись в сточной канаве и люди вокруг них кричали: „Надо бросить эту падаль в Сену!“?»

По словам Ферри, у Дюма, когда ему сказали, что провозглашена республика, «по щекам потекли слезы», а от горя или радости, Ферри не разъяснил. Что тут неясного, конечно от радости? Да, наверняка был растроган, но… Он столько раз все это видел: побежали, закричали, провозгласили, постреляли, попели «Марсельезу» — и посадили себе на шею нового короля, умудрясь выбрать самого недостойного; тех, кто делал революцию, задвинули, в выигрыше один непотопляемый Тьер… А теперь вообще все ужасно, пруссаки взяли город в кольцо, Гамбетта на воздушном шаре облетал провинции, пытался собрать армию — нет армии… В суматохе всем было не до Дюма, Гюго, примчавшийся в Париж 5 сентября, даже не знал, что старый друг здесь. 12 сентября Мари повезла отца к брату в Пюи, близ Дьеппа. Вильмесан: «Болезнь погасила его мозг, как парализовала тело… Несчастный больной человек, которого привезла дочь, с помощью служащих железной дороги был помещен в вагон первого класса. Его бессмысленный взгляд говорил, что он не сознает, куда его ведут и что он делает. Все духовное в нем угасло…» Дюма-сын утверждал впоследствии, что отец, выйдя на перрон в Дьеппе, сказал: «Я приехал к тебе умирать». Кому верить? Александр Дюма-младший боялся всякого неприличия; «выживший из ума» отец — неприлично, отец, произносящий трогательные фразы, — совсем другое дело. Как писал Ферри со слов того же Дюма-сына, больному отвели комнату с видом на море, немного двигаться он мог, в первый месяц его в кресле возили на пляж, потом стало слишком холодно. Дела на фронте были плохи, пруссаки вот-вот войдут в Дьепп, нотариус Шарпийон помог спрятать кое-какое имущество, а также рукописи и завещание Дюма (после войны он отдал документы руанскому нотариусу д’Эте). 28 ноября 1870 года Дюма не смог подняться, сын вызвал сестру, та приехала. В ночь на 5 декабря у Дюма случился второй (как минимум) инсульт, и вечером он умер. Хоронили его 8 декабря на кладбище при церкви в Невиль-ле-Дьепп, директор «Жимназ» Адольф Монтиньи произнес надгробное слово. Гюго узнал о смерти друга из немецких газет.