Николай Рерих - Листы дневника. В трех томах. Том 3

Не встречаешь ли Марию Александровну Шапошникову — прекрасную певицу? Если знаешь ее, скажи, что мы очень любим слушать ее пенье. Голос ее в Гималаях отлично звучит, и репертуар всегда серьезный. Мы ведь оперетки и джаз не жалуем. А теперь по всем волнам так часто завывает какофония. Редко дают "Псковитянку", а мы любим хор "Осудари псковичи". Любим и сечу при Керженце. Отчего-то не дают арию Шакловитого из "Хованщины"? Да и Прокофьев и Шостакович нечасто слышны. Чайковский — очень часто. Даже ежедневный сигнал из Дели — полонез из "Евгения Онегина".

Неужели Павловский не послал нам книги акад. Козина, — они так нужны Юрию. А ведь обещал в Дели Святославу. Такие люди, как он, не забывают своих намерений. Да и на доставку писем теперь не приходится жаловаться. Скорей в самой Индии почта может пошаливать вследствие всяких неурядиц, но иностранные письма и посылки доходят очень благополучно и быстро.

Любопытна судьба книг и картин. В Калькутте в Музее среди всяких разнородных предметов одиноко висит большая картина Верещагина "Дурбар в Дели". Как она попала туда, никто не знает: купить ее Музей не мог. Дарить? Верещагин не дарил. Он мне говорил: "Никогда не дарите — забросят. Лучше продайте хоть за грош, тогда все-таки запишут в книгу". Куда разбежалась вся его индийская серия? Куда делись северо-русские картины? Мне приходилось видеть на аукционах в Лондоне его северные церкви (из каких-то частных собраний). Но где притаилось все остальное? Пути неисповедимы.

"Хабент суа фата либелли"[163]! В Женеве у антиквара видели мы большую картину Чернецова из его серии "Двенадцатый год". В Париже откуда-то попал к антиквару мой портрет работы моего покойного брата Бориса. И нет такого города, нет такого острова, где не было бы русских произведений. Многие не подписаны или стерлись подписи, и никто никогда не найдет их. Разве что Игорь прозорливо их отыщет во благо Руси. Вот знаю, что где-то в Америке после разгрома в С. Луи исчезли Борисов-Мусатов, Врубель, Репин, В.Маковский и многие — 800 картин пропало, и никто не знает их пристанища. Из моих семидесяти пяти нашлись в Калифорнии тридцать шесть (там и "Старцы сходятся" и "Ладьи строят"), а остальные неизвестно где, может быть, под чужими именами. Видел же я у антиквара картину Рущица с крупной черной подписью "Рерих" — через ять. В бельгийском журнале в статье о финляндском искусстве была моя картина под именем Халонен. Чего только не бывало! А вранья-то! Клеветы самой нелепой не обобраться. Прав Ты, замечая в своей книге о моем сложном наследстве.

Не прислать ли Тебе мой лист о Куинджи? В мастерской было двадцать человек, а теперь, оказывается, я остался один. Все переселились "в деревню" ("ео рус", как говорил Вольтер перед своим путешествием). О Куинджи у меня сохранились сердечные воспоминания. Мало кто знал его как человека. И в живописи он был первым русским импрессионистом. У него было много врагов за его правдивость и резкость, но ведь по врагам судим о размерах личности. Без врагов — кисло-сладко! Как-то у меня была статья "Похвала врагам". Однажды Куинджи передали, что некий тип клевещет на него. Мастер задумался и сказал: "Странно, ведь этому человеку я никакого добра не сделал". А если при нем кто-то завирался, мастер сурово обрывал: "Не говорите о том, чего не знаете".

Конечно, и из "Мира Искусства" нас скоро будет меньше, чем пальцев на руке. Как подсчитать — удивительно, сколько наших сотоварищей ушло рано, а могли бы дать еще много. Как подвигаются Твои "Серов" и "Репин"? Твоя "Автобиография" и "Репин" читались здесь всеми, и все в восторге — так увлекательно написано. Жаль, что нет английского издания. Могу сказать, что Ты пишешь убедительно и живо. А то иногда историки искусства разведут такую сушь, что и дочитать сил не хватает. Плохо искусство, если о нем нужно писать такую сухомятку. Помню, в Академии Жебелев и Щукарев вместо увлекательной истории творчества преподносили нечто снотворное. Да и Кондаков свои знания облекал в скуку. Около искусства все должно быть вдохновляющим. У нас в Поощрении от лекций Сабанеева все разбегались, а когда я пригласил С.Маковского, аудитория ломилась от слушателей. Молодежь хочет живое и ценит живой зов.

Никто не разъяснил нам судьбу Музея имени писателя-народника Григоровича в Ленинграде. Там были прекрасные вещи. Кто там теперь заведует? Не сомневаюсь, что память автора "Антона Горемыки" хорошо почтена. Один из торгпредов рассказывал нашим друзьям, что в Третьяковке шесть моих картин, т. е. приобретенные Третьяковым, а затем Серовым до 1906-го, еще до Твоего директорства. Странно, куда же девалось все из московских собраний? В Москве было много моих картин разных периодов. Не уничтожил же их вандал Маслов, так же, как "Керженец" и "Казань"? Дягилев писал мне, что мое панно "Керженец" в Париже очень понравилось, и двенадцать раз по требованию поднимали занавес. В Правлении Казанской жел[езной] дор[оги] были два эскиза этих панно, хоть бы их перенести в Третьяковку. Жаль, где же теперь в шестнадцать аршин панно писать. Где такая крыша? Где холст? Ведь и стенопись в Талашкине, наверное, тоже погибла. И "Поход", и "Поморяне", и "Змей", и "Посетившие", и "Хозяин дома", и "Путь великанов" погибли. И где "Ушкуйник", "В Греках", "Пскович", "Святополк Окаянный"? Много чего к слову придется. А потом удивятся, отчего мало больших картин? Из русских художников мне как-то густо досталось. Но мы не оборачиваемся, все вперед глядим. Ведь и Ты тем и силен, что все вперед смотришь.

Вперед! Вперед! Вперед! — добрый зов. Привет сердечный Твоим и всем друзьям. Радоваться Тебе.

28 апреля 1947 г.

Публикуется впервые

Вперед (01.05.1947)

Прилетела Ваша весть от 7-4-47. "Часто креплюсь, но приходится улыбаться сквозь слезы" — бедная наша Зиночка! Так чуем мы ее напряжение. Не перегружайтесь! Отвечайте постольку, поскольку Вам дают. В Украину пошлете годовой отчет, прежние и новые месячные письма, но нельзя же тратиться поверх всяких бюджетов. Почему Вы должны безмерно тратиться, а Вам пришлют дружеские огрызки? "Всю же меру мерите, возмерится и вам". Лара хочет принести пользу, и ему следует послать просимые брошюры — это движение воды. Радость, что Рудзитис отозвался и другие друзья живы и дух их не угас. Но не будем тревожить их. Ведь всюду свои условия. Местровичу я напишу, но пусть пройдет его выставка. Очень люблю его творчество. Пошлите ему пока сердечный мой привет, а может быть, и на выставке встретитесь с ним лично.

Замечательно, что ВОКС хочет иметь философские книги и журналы. Но и в этом случае Вы не можете превышать бюджет. Раньше, чем посылать что-либо, запросите их, получены ли ими от Вас одиннадцать пакетов. Невозможно посылать ценные вещи в такую прорву. Ваши сведения о Сикорском поразительны. Но ведь если он библиотекарь, то должен же быть и список книг, которыми он заведует. Кстати, о выставке, предлагаемой Украинским ВОКСом, Вы правы, предполагая, что она вовлечет в тяжелые расходы — не такие теперь времена. Итак, главное не перегружайтесь сейчас. Вот, к примеру, Кеменов получил письмо Дедлея, требующее ответа, а он и в ус не дует и не заботится отвечать. Да и вся сысоевщина чего стоит! Было бы несправедливо нести все трудности, а за это или ничего или требования дорогостоящие. Не переутомитесь! Прилагаю образец холста. Спасибо. Из трех только этот пригоден (3-25). Даже в трудные военные времена не было таких преткновений в самых простейших предметах.