Александр Поповский - Искусство творения

Чем объяснить такое суровое правило? Что это — причуда? Нелюбовь к кропотливой отделке деталей?

Ни то, ни другое. Таково своеобразие его логики, удивительная особенность ее. Заключения, сделанные в тепличной обстановке, не могут двигать его мысль вперед. Он должен увидеть результаты в естественных условиях полей, именно там обнаружатся ошибки, станет видимым то, что до сих пор было лишь ощутимо. Только зримое оплодотворяет его мозг.

На одном из совещаний он так объяснил эту связь между тем, что творится в теплице, и ответом, которого он ждет от практиков полей:

— Меня тут называли учителем по сельскому хозяйству. Я с этим не согласен. Я думаю, что все мы учимся коллективно: вы у меня, а я у вас.

Вот почему он спешит отдать людям свое открытие. Так он развяжет свою мысль, скованную сомнением, даст ей рождать смелые гипотезы на твердом фундаменте опыта.

И еще одна причина определяет эту поспешность.

Едва новая идея возникла, ее обгоняет тревожная мысль, что надо работать, не теряя минуты, чтобы не был упущен ближайший посев, подготовка к уборке, пахота. Нельзя допустить, чтобы нужное дело по случайным причинам не было использовано сейчас. Новое усовершенствование может дать тысячи центнеров добра. Все зависит от того, будет ли это улучшение введено как можно скорей. Дел много, времени мало, но бросать на ветер миллионы он никому не позволит. Подстегиваемый мыслью о гибнущих богатствах, он не даст покоя ни себе, ни другим.

— Мы не успеем, Трофим Денисович, — говорят ему, — учтите все трудности.

— Я не признаю трудностей. Все зависит от нас.

— Мы многого не знаем еще, — заметит другой, — с этим надо считаться.

— В жизни больше неизвестного, — ответит он, — чем известного. Из этого не следует, что все неизвестное в данный момент надо знать.

Потянутся трудные дни настойчивых экспериментов, успехов и неудач. То, что казалось до того неуязвимым, вдруг рухнет, а ничтожный довод вырастет в строгую истину.

— У меня записаны ваши объяснения, — скажет ему помощник, — вы прежде утверждали другое.

— Как так прежде? Вчера? — удивляется ученый. — Для «вчера» это верно, не отрицаю.

Так, снедаемый желанием скорее осуществить на полях то, что добыто в теплице, чтобы с новыми мыслями двинуться дальше, и терзаемый мыслью о благах, которые могут быть потеряны из-за промедления, он будет ночи проводить в напряженном раздумье.

Была зима 1936 года.

Институт выводил новый сорт хлопчатника, искал средство насытить хлопчатником страну. Миновало время, когда великая держава, богатая солнечным теплом и поливными полями, ввозила хлопок со стороны. В долине Вахши в Таджикистане были заложены плантации длинноволокнистого египетского хлопка. «Египтянин» прекрасно прижился. Хлопководство распространилось по Украине, Крыму и Азовско-Черноморскому краю.

В 1934 году площадь посевов хлопка в три раза выросла сравнительно с довоенным, 1913 годом. Текстильные фабрики были полностью обеспечены отечественным сырьем.

Молодое хлопководство, однако, не могло похвастать высокими урожаями. Сеяли много, а снимали меньше, чем следовало. Изучением этих причин и занялся Лысенко.

В теплицах шла горячая работа, в вазонах выращивали растения с тем, чтобы к весне собрать семена для посева. До известного момента хлопчатник развивался нормально, затем, следуя предсказаниям науки, сбрасывал цветы и бутоны, не оставляя сомнения у экспериментатора, что семян у него не будет. На этот счет у специалистов были две точки зрения.

— Бутоны и завязи опадают в теплице, — уверенно говорили одни, — потому, что растению нехватает влаги.

— Ничего подобного, — не менее уверенно возражали другие, — бутоны и завязи потому опадают в теплице, что растение страдает от излишка влаги.

Неудача была очевидна, опыты, проделанные в течение года, не удастся проверить на практике: не будет семян.

Среди тысяч кустов глаз Лысенко отличил три удачных растения и тут же открыл причину их благополучия. У них были случайно отломлены вершинки. Он так и полагал: верхушка слишком много поглощает питания, и его нехватает для будущих семян. Ученый обламывает вершинки у хлопчатника и дает ему возможность питать цветы и бутоны. Вопрос разрешен, семена теперь будут. Помощники спокойно закончат свое дело.

Не надо обольщаться. Лысенко не ищет покоя и никого не намерен испытывать им. Он на следующий же день обращается к сотрудникам с такими примерно словами:

— Мы научились чеканить хлопчатник в теплицах и сохранять таким образом бутоны. Неужели мы ограничимся этим?

Никто не думает ограничиваться, опыт со временем будет изучен и непременно расширен.

— Можем ли мы допустить, чтоб половина урожая полевого хлопка у нас пропадала?

Конечно, нет, они не допустят. У них прекрасное средство покончить с этой бедой.

— И отлично, — говорит им ученый. — Мы должны спасти урожай нынешнего года. До лета у нас много времени, успеем.

Позвольте, как это понять? На улице шумят ручьи, так ли далеко до лета?

— Что же вы предлагаете, — спрашивают его, — без проверочных опытов начинать чеканку на полях?

Лысенко качает головой: нет, нет, без проверки нельзя.

— Одно дело — оранжерея, — возражает он, — а другое — хозяйство. То, что мы сейчас предлагаем, не применялось еще никогда, и мы обязаны этот опыт проверить.

Вот и прекрасно, они высеют хлопок у себя в институте и будут на делянках чеканить его. Использовать это лето, конечно, не удастся. Лысенко учил их быть осмотрительными, осторожно переносить свои теории в жизнь.

— Мы не вправе спешить с непроверенными теориями, — объясняет он им, — но не можем и откладывать нашу помощь полям. Никто нам не позволит губить тысячи центнеров хлопка. Нельзя забывать, что опадающие коробочки несут в себе дорогое волокно. Через месяц-полтора мы должны быть готовы проводить чеканку в широком масштабе.

Они привыкли уже к его манере задавать загадки, но эту, кажется, он сам не разрешит.

Лысенко больше словом не обмолвился, все было им рассчитано. Он нашел способ проверить чеканку на хлопковых полях и не упустить урожая. Никто не знает, как трудно было найти этот выход. Целая ночь прошла в размышлениях, и только к утру явилась счастливая мысль:

— Нам самим не управиться, будь нас даже сто человек. Нужна помощь извне. Сегодня же мы организуем курсы, подготовим инструкторов. Сами научимся чеканить хлопчатник, агрономов обучим, заведующих хатами-лабораториями, бригадиров и звеньевых.

Это был потрясающий план. Десятки тысяч исследователей из бригадиров и звеньевых должны были проверить у себя на полях действенность чеканки. В течение двух-трех недель, между временем появления первого и пятого бутона, каждый из участников опыта будет обламывать вершинки на сотне кустов, чтобы убедиться, укрепляются ли оттого бутоны. Результаты подскажут, перейти ли к чеканке всего урожая или совсем отказаться от нее. Семьдесят пять тысяч гектаров запроектировал Лысенко обслужить штатом своего института. К этому эксперименту как нельзя лучше подходят мужественные слова Галилея: «Измеряй все измеримое и делай неизмеримое также измеримым».