Д. Дандуров - Шота Руставели

Но, давая характеристики своих героев, занимающих слишком высокое положение, чтобы в них не узнали известных современникам лиц и тех событий, героями которых они являются, основной упор маскировки автор переносит на сюжет. Он строит его с таким редким искусством, что во всей мировой литературе трудно найти произведение, которое в сказочной форме излагало бы действительные исторические события с такой яркостью, как это сделано в «Вепхис ткаосани».

Описывая царскую семью Георгия III и происходившие в ней события, Шота дает в поэме две царские семьи: арабского царя Ростевана и индийского царя Парсадана. У Ростевана – единственная дочь, красавица Тинатин, у Парсадана – также единственная дочь, красавица Нестан-Дареджан. У Ростевана в качестве приближенного лица, на положении приемного сына, находится Автандил, командующий его войсками, у Парсадана в качестве приемного сына находится Тариель, командующий его войсками. Здесь только разные имена и разные страны, а герои одни и те же. Но есть еще одна царская семья – семья грузинского царя Георгия III, у которого также имеется единственная дочь – красавица Тамара, и в качестве приемного сына воспитывается осетинский царевич Давид Сослан. Грузинские летописи – «Картлис Цхозреба» – не сообщают, был ли при Георге III Давид Сослан командующим его войсками; но, судя по тому, что Давид Сослан впоследствии выдвинулся как крупный полководец, можно думать, что с молодых лет он играл в грузинской армии крупную роль. Сходство здесь, как видим, полное.

Руставели описывает семью царя Георгия III, но он не уподобляется обычным придворным поэтам, славословящим все, что они видят.

Руставели ставит себе не эту задачу. В царской семье и в государственной жизни Грузии в это время разыгрывались такие события, что ему не до славословия. Он является не простым свидетелем событий, а деятельным их участником, и на свое произведение смотрит не как на летописное изложение, а как на активное, самое острое, если не сказать, решающее средство борьбы. И если творческий порыв гениального художника влечет его к вымыслу, к созданию фантастических образов и к несуществующей обстановке, то страсть политического борца приковывает его к реальным событиям, к живым людям, к их стремлениям и достижениям.

Для чего изображает Шота две царские семьи? Ему надо описать всем известные события и всем известных лиц, участвующих в них. В одной царской семье и в одной стране он описывает одну часть этих событий, в другой царской семье и в другой стране он описывает другую часть событий. А когда мы соединяем события одной семьи с событиями, происшедшими в другой царской семье, то оказывается, что в целом эти события есть не что иное, как стройное и последовательное изображение событий, происшедших в третьей, действительно существовавшей царской семье, – семье грузинского царя Георгия III.

Шота стоял перед серьезной и трудной задачей – не только дать изображение той политической борьбы, которой была насыщена жизнь современной ему Грузии, но и выступить в качестве активного борца на одной из сторон; и – что самое главное – он мог не без основания думать, что его выступление должно сыграть решающую роль. Но, как истинный художественный гений, он не думал подчинить свое творчество только временным задачам и снизойти лишь до уровня мелкого и преходящего политического памфлета. Он был проникнут более серьезной задачей и ставил себе целью создание крупного художественного произведения, используя происходившее и описывая окружающих его реальных людей. Он высоко ставил их переживания и стремления и хотел облечь их в форму, которая должна была не просто отобразить описываемые события и людей, но и быть высоким образцом художественного произведения, чтобы оказать на современников то именно воздействие, на которое он рассчитывал. И он знал, что чем художественнее будет его произведение, тем сильнее будет его воздействие.

При разрешении этих задач Шота, конечно, не мог не обратиться к тем образцам мировой поэзии, и в первую очередь иранской, которые оказывали влияние и на него и на современное ему общество. Он был безусловно знаком с великим произведением Фирдоуси «Шах-Наме» и со сказками «1001 ночь» (или с первоначальным иранским произведением, легшим в основу ее, с «1000 сказок»), и влияние их и его пределы мы легко обнаруживаем при анализе поэмы.

Сам Шота, по причинам, о которых будет сказано дальше, вынужден был настойчиво повторять, что его поэма есть не что иное, как стихотворный перевод иранского оригинала. Это признание Шоты сыграло решающую роль для упрочения мнения, что «Вепхис ткаосани» – произведение не оригинальное и самобытное, а заимствованное и подражательное.

Необходимо поэтому установить границы иранских влияний и более подробно остановиться на словах самого Шоты. Он говорит в заключительных строфах, что сказание это осталось от Саргиса Тмогвели, который собирался изложить его в стихотворной форме, но не успел этого сделать. Затем оно дошло до Шоты, который и переложил его на стихи. Во вступительных строфах Шота еще определеннее говорит, что нашел иранское сказание, переведенное на грузинский язык, хранившееся как жемчужина, и по приказу царицы придал ему стихотворную форму.

Из слов Тариеля видно, что в царской семье разыгралась большая драма, и Тариель вынужден был бежать и скрываться. Здесь мы имеем мотив, сильно напоминающий судьбу Ростема и Сохраба из «Шах-Наме» Фирдоуси. Тариель – такой же неустрашимый богатырь, как и Сохраб, и участь его, вынужденного скитаться на чужбине, вызывает у Шоты желание облечь жизнь Тариеля в формы той эпопеи, которая привела к столкновению Ростема и Сохраба и к гибели последнего. Но, как ни сильно стремление Руставели пойти по пути подражания Фирдоуси, он не может оторваться от родной земли и тех событий, которые на ней разыгрываются. Дальше награждения своего героя Тариеля некоторыми чертами Сохраба Шота не пошел. Если вначале у него и было желание следовать иранскому оригиналу, то в дальнейшем он перестал придерживаться его и просто забыл о нем, весь уйдя в отображаемые им события, связанные с близкими ему лицами.

Нет никакого сомнения, что Шота первоначально думал назвать своих героев теми же именами, которые встречаются у Фирдоуси. Аравийского царя Шота называет Ростеваном. Это имя он часто сокращает и пишет его Ростен. Герой в «Шах-Наме» – Ростам. Очевидное сходство, говорящее о заимствовании. Шота хотел, видимо, заимствовать также имя сына Ростама – Сохраба (Зораба); но так как излагаемые им события никак не укладывались в сюжет «Шах-Наме», это имя, несколько переделанное, Шота дает визирю царя Ростена, называя его Согратом.