Веселовский Владимирович - Скрытая биография

В тот раз все происходило именно по такой схеме. Я открыл огонь в лобовой атаке. Успел дать очередь после боевого разворота и сразу же ушел скольжением от трасс пристроившегося мне в хвост фрица. Снаряды прошли в полуметре над кабиной. Немец не отставал, никакими маневрами не мог я от него оторваться, а он настойчиво подбирал момент для решающей очереди.

На помощь мне никто не приходил. Видимо, вся группа рассеялась и летчики вели индивидуальные бои. Двигатель работал на максимальном режиме, я выжимал все из себя и машины. Стремился пилотировать на максимальных перегрузках, надеясь, что фриц слабее меня и у него в глазах потемнеет раньше. Не раз выскакивали предкрылки, предупреждая срыв в штопор. Наконец убедившись по трассам, что немецкому асу в меня не попасть, я обеспокоился тем, что у «мига» меньше топлива, нежели у «мессера». Единственное спасение – тянуть фрица на высоту. Это мне удалось, несмотря на круговерть маневров.

Уже на высоте 5000 метров «мессер» стал «проваливаться», выше – отставать. Если бы не оставшиеся капли горючего, можно было поменяться ролями. Из этого боя из нашей пятерки домой не вернулся Коля Ленюк. Наши бомбардировщики успели зайти на цель. Бомбы легли прицельно. Все бомбардировщики вернулись на свой аэродром.

Земля сообщила, что в этом бою было сбито четыре «мессера». К концу сентября 1941 года в нашем полку осталось шесть летчиков – командир полка Мальцев, командир 2-й эскадрильи Токарев, ее комиссар Алексей Годовиков, заместитель командира эскадрильи Саша Анюточкин, Миша Горлов и я. Оставшиеся самолеты были потрепаны, все в заплатах. Пять «мигов» были переданы в другую часть. Один ремонтировался на аэродроме. К нам прибыли остатки другого полка – сержанты Толя Сорокин, Коля Денчик, Саша Лазарев и капитан Леонид Горячко, знакомый мне по Каунасу. Встреча с Леонидом была дружеской и радостной. Мы ждали транспортный самолет, чтобы убыть на переформирование и получить новые самолеты. Немцам стало известно, что на нашем аэродроме нет больше истребителей, и они нагло на небольшой высоте проходили нашу зону и безнаказанно бомбили Тихвин.

Это особенно переживал наш командир Токарев. Он мастерил зенитную установку и готовился поразить немцев. Как-то в первые дни октября в чудесный, с легким морозцем денек мы небольшой группой стояли у штабной землянки. Развлекались анекдотами и всякой болтовней. Вдруг появились «Хейнкели-111». Шли на Тихвин. Вскоре оттуда донеслись разрывы. Бомбардировщики безнаказанно повторяли заходы, поражая выбранную цель. Видимо, бомбы попали в склад горючего – столб черного дыма поднялся на большую высоту и стоял неподвижно в спокойном синем небе. От досады мы приумолкли. Кто-то выругался, когда немецкие самолеты возвращались назад.

Едва они скрылись, как на большой высоте, оставляя за собой инверсионный след, появился «Юнкерс-88». Он шел на Тихвин, видимо намереваясь фотографировать результаты бомбежки. В это время из палатки, где ремонтировали МиГ-3, выбежал инженер полка и доложил командиру о готовности машины к облету. Взгляд командира полка остановился на мне.

– Давай! Облетай. И – вот! – Он ткнул пальцем вверх, указав на движущегося разведчика.

– Понял! – был мой ответ.

Мотор уже был запущен. Привычно наброшен парашют, привязные ремни, сектора газа – вперед, разбег и взлет. На высоте надеть кислородную маску трудно. Пришлось ее прижимать ко рту рукой. Когда я набрал высоту разведчика, он, не дойдя до Тихвина, стал разворачиваться обратно. Видимо, он обнаружил меня по инверсионному следу, но это не спасло его. Зайдя ему в хвост, я с небольшой дистанции прицельно открыл огонь. Красная трасса уперлась в туловище «юнкерса», из правого двигателя потянулся сизый шлейф. Резко перейдя в пикирование, разведчик пытался уйти от огня, но я не отставал. Дистанция не увеличилась. На пикировании методично, очередь за очередью, всаживал я в него. Он дергался, но никак не загорался. Так и скрылся в приземной облачности. Потом из района Будогощи сообщили о врезавшемся в лес «юнкерсе». По времени определили, что это тот самый разведчик. Это был четвертый сбитый стервятник на моем счету. Прошел неполный месяц боевой работы нашего 283-го полка. Фактически его не стало, как не стало нашего 31-го полка в первый день войны. А сколько погибло людей!

Для нас же, оставшихся в живых, жизнь продолжалась, чувства обострились. Все стало выпуклым, ярким, ощутимым. Природа стала казаться иной – мы поняли цену жизни, стали дороги друг другу, словно породнились. Обязаны этому мертвым и живым. Умирать из нас никто не хотел, но мы смирились с мыслью, что кто-то сегодня не вернется. Но если расставаться с жизнью, то отдать ее следует подороже, чтобы не было обидно. Идя в атаку, мы кричали не только: «За Родину!», «За Сталина!». Мы так же кричали: «За Ваню!», «За Петра!», «За Наташу!», «За Таню!», «За Ленинград!».

Недавние бои не покидали наши мысли, подолгу мы не могли уснуть. Лишь утро прерывало переживания и раздумья. Избавиться от такого состояния помогало спиртное – «сто грамм» за каждый вылет. Выпьешь перед ужином триста граммов – и приходит желанный сон. Спишь тогда мертвецки, пока гул моторов не разбудит. За этот месяц пришлось привыкнуть к спиртному, до этого не только водку – пива в рот не брал.

Отвлекали нас от фронтовой действительности и ленинградские артисты. Они приезжали к нам, и мы с удовольствием прослушивали их концерты. На весь лес из громкоговорителя доносился голос Клавдии Шульженко: «…синенький скромный платочек…»

Осталось в моей памяти еще одно немаловажное событие. В сентябре меня и других летчиков приняли в ряды ВКП(б). Партийные билеты нам вручили, когда мы дежурили в кабинах машин в готовности к немедленному вылету. Было нам в то время по 20-25 лет.

4 октября на транспортном Ли-2 мы прибыли в Москву, на Центральный аэродром. Нас разместили здесь же в гостинице. Предстояло получить «миги» на 1-м авиационном заводе, приготовившемся к эвакуации. Цехи были пусты, на платформах стояли станки и разное оборудование.

В одном из цехов стояли на козелках 20 «мигов», на них предстояло установить оборудование и электропроводку. Этим предстояло заняться нам вместе с несколькими рабочими: почти весь персонал завода и летчики-испытатели были уже эвакуированы.

В первый свободный день я отправился домой. Там меня встретила Наташина мама – Ольга Петровна. О Наташе у нее не было никаких известий. Своими мыслями я делиться не стал – слез и без того было много. Мои предположения были самые печальные. Что может быть с женой летчика, комсомолкой, попавшей на третий день войны в лапы фашистов? Ответ напрашивался самый горестный.