Гвидо Кнопп - История триумфов и ошибок первых лиц ФРГ

Аденауэр знал об этих предложениях и уже на следующее утро после роковой вести взял их на рассмотрение в свою резиденцию в Шварцвальде, где проводил отпуск. По бумагам было явно видно, как все должно было развиваться по мнению канцлера:

1. Продолжение политики общей европейской обороны.

2. Полный суверенитет.

3. Вступление в НАТО.

4. Подписание договоров о пребывании войск других государств в Федеративной Республике Германия.

Ни следа того, что это писал разочарованный приверженец идеи Европейского оборонительного сообщества! Только вот для немецкой — а еще больше для французской — публики канцлер, скорбящий о единой европейской армии, воспринимался, конечно, гораздо менее двусмысленно, нежели канцлер, форсирующий создание национальных вооруженных сил. Итак, новый лозунг был икон: на дипломатическом уровне как можно тише увезти в закрома урожай, то есть новые вооруженные силы ФРГ и возможность вступление в НАТО, и одновременно с этим открыто скорбеть о «потерянном для Европы шансе». Аденауэр настолько хорошо сумел закамуфлировать свои действия, что долгое время учебники истории принимали его маскарад за чистую монету.

Он смотрел на членство в НАТО, одним глазом смеясь. а другим — плача. Конечно, настроенный в первую очередь на восстановление государственного суверенитета страны, канцлер воспринимал право Франции командовать немецкими войсками как дискриминацию. Внутри планирующегося оборонительного союза бундесвер, напротив, получил бы гораздо больше самостоятельности. С другой стороны, канцлеру пришлось признать, что мечта об объединении Европы — его собственная мечта — потеряла былой размах. Кроме того, снова проснулись былые страхи перед немецкой непредсказуемостью. А месяц спустя, во время ночного разговора с министром иностранных дел Бельгии Полем-Анри Спааком, подслушанного одним немецким журналистом, Аденауэр высказал свои мрачные предчувствия: «Я глубоко, стопроцентно убежден в том. что немецкая национальная армия, к созданию которой нас принуждает Мендес-Франс, станет для Германии и Европы большой опасностью. Придет день, когда меня не станет, и я не могу знать, во что превратится Германия, если нам все же не удастся вовремя создать единую Европу». Тут нам открывается часть внутреннего мира канцлера: он был мастерски способен одновременно видеть перспективу для огромного количества решений и ужасно мучиться от страха перед неизвестным будущим. Можно ли ставить это в мину человеку, который дважды пережил крушение своего внутреннего мира?

Дело пошло быстрее, чем ожидалось, в первую очередь из-за давления англичан и американцев. Вначале в Лондоне, а затем и в Париже страны НАТО вели переговоры об условиях принятия Германии в Альянс. Сначала все шло по намеченному плану. 22 октября, в предпоследний день переговоров в столице Франции, Аденауэр объявил: «Мы добились соглашения по всем пунктам. Я доволен. Завтра мы санкционируем последнюю формулировку. Переговоры по вопросу Саара ведутся». На самом же деле судьба Саарской области еще не была решена. Париж хотел «европеизировать» территорию, которая со времени окончания войны де-факто находилась под французским контролем, заставив население проголосовать за это решение при помощи плебисцита. Сам Аденауэр в сущности выступал за европейский статус, но вместо народного голосования он требовал провести свободные выборы. Он знал, сколько эмоций вызывает «саарский вопрос» на родине, и поэтому считал необходимым добиться успеха по этому пункту. Но и Мендес-Франс пришел на переговоры, зная, что общественность неотступно следит за каждым его шагом. Так маленькая Саарская область стала «яблоком раздора», о которое рисковал сломать зубы вопрос о интеграции Германии в НАТО. В действительности речь шла о том, чтобы получить все или не получить ничего. Только глубокой ночью удалось принять решение. Выиграли французы. Решать судьбу Саарской области должен был плебисцит. Мендес-Франс допустил только одну оговорку: мирный договор для всей Германии, который, очевидно, должен стать делом далекого будущего, окончательно определит статус Саара.

Аденауэр в своих мемуарах искренне уверял, что в то время он был твердо убежден: «саарцы — хорошие немцы, и они знают, как им голосовать». Но это было скорее его желание, а не уверенность. Эксперты в Париже и Бонне отдали в дни принятия решения, что жители Саара будут голосовать за статус, а, значит, пожелают остаться частью Федеративной республики. Однако оппозиция в Бонне накинулась на канцлера с упреками, что он «бросил» область «на произвол судьбы», чтобы удачно завершить свою прозападную политику. То, что большинство саарцев в конечном итоге проголосовали против нового статуса, то есть за присоединение к Федеративной республике, с полным основанием было названо «невероятным фиаско». Прибыв 1 января 1957 года в Саарбрюкен на официальную церемонию, посвященную присоединению Саарланда к ФРГ, Аденауэр со всей непринужденностью продемонстрировал, что политик может пожинать плоды и там, где ничего не сеял. Тоном глубокого убеждения он заявил в микрофоны: «Это самый прекрасный день в моей жизни».

5 мая 1955 года т. н. Западные договоры вступили наконец в законную силу. В этот день закончился контроль Верховных комиссаров над правительством Германии. Почти день вдень через десять лет после окончания войны Федеративная Республика Германия, хотя и с определенными ограничениями, стала равноправным государством Западноевропейского союза. Если бы это зависело только от Аденауэра, это историческое событие стало бы большим праздником для бундестага. Но поскольку социал-демократы отказались подписывать Западные договоры, в парламенте всего лишь были зачитаны соответствующие заявления. Хотя лидер СДПГ Эрих Олленхауэр говорил: «Германия, как и прежде, разделена!», Аденауэр организовал в саду дворца Шаумбург небольшой праздник. Сотрудник пограничной охраны ФРГ со старым стальным шлемом времен нацистского вермахта на голове поднял флаг ФРГ, а Аденауэр перед камерами и микрофонами обратился с небольшой речью к группе репортеров. И все же праздничное настроение создать не удалось. На следующий год, как на Востоке, так и на Западе Германии будут призваны на военную службу новобранцы, которым будут жестко внушать, что в случае серьезных столкновений они обязаны стрелять друг в друга.

Аденауэр в своей речи обратился к немцам Восточной Германии, «вынужденным жить отдельно от нас, в условиях несвободы и бесправия»: «Вы — часть нас, мы — часть вас. Радость от свободы, вновь полученной нами, будет омрачена, пока она остается недоступной для вас». Многие из собравшихся журналистов наверняка могли бы слово в слово повторить за канцлером эту часть речи. Признание немецкого единства получило в этот день новое звучание. Западная политика Аденауэра, большая цель, которую он определил для себя уже в 1945 году, достигла успеха. В последние восемь лет правления канцлера только что-то новое могло быть направлено на правильный путь в отношении Европы. С позиций «политики силы» это значило, что нужно ждать, пока Восток не пойдет на уступки. И с каждым новым годом, в котором противоположная сторона не была готова вывесить белый флаг, Запад все больше уходил в оборону. Инициатива была теперь в руках противника. Первая атака Москвы не заставила себя долго ждать.