Георгий Яковлев - Никита Изотов

Встретились они еще раз уже в 1924 году. Приехал Никифор в Малую Драгунку по письму родителей — отсюда надлежало ему идти служить в Красную Армию. Провожали в Орел новобранцев всей деревней, пришла и Надежда. Робко протянула Никифору три платка носовых с вязью вышивки: «Не забывай». Как же забудешь ее, такую?

В Орловском военкомате Изотов попал на собеседование к немолодому человеку в очках, который говорил, с трудом сдерживая постоянный кашель. Выяснилось, что военный — шахтер из Горловки, партизанил, потом воевал, так и остался в армии. Он с интересом расспрашивал Никифора о знакомых, удивлялся новостям. Под конец сказал:

— Вот что, земляк, направлю я тебя в столичную воинскую часть. Почетно это, в самой Москве службу проходить. Узнаешь многое, вернешься — будет о чем порассказать.

Он и провожал до вокзала команду новобранцев, что отправлялась в Москву.

В Москве Изотов попал в артиллерийскую часть, которая размещалась в казармах на Покровском бульваре.

— Красноармеец Изотов, определяем вас в школу артиллерийских наводчиков, — сказал командир части после того, как новобранцы приняли присягу. — К навыкам нужны и знания. — И уже по-свойски попросил: — Смотри, шахтер, не оплошай, учись. Я за тебя поручился.

Вспоминал позже Никифор, с каким трудом постигал он простые и десятичные дроби, как одолевал уставы. Но прошло время, и отправил он в Малую Драгунку письмо. Сообщая родителям о здоровье и службе, передавая приветы родственникам и знакомым, не без хвастовства щегольнул: «Не могу уже дня прожить, не прочитав газеты».

Служба есть служба. Построения, дежурства, политзанятия, выезды на полигон. Однажды дежурил Изотов по кухне. Столовая после завтрака опустела, повар готовил продукты к обеду, ворчал, что опять мясо привезли с мослами, а ему хочется угостить красноармейцев макаронами по-флотски, так вот теперь надо выкручиваться… В середине этой тирады вдруг отворилась дверь, вошел командир части и еще несколько военных. Один из командиров, невысокий, в щегольском тонкого сукна френче с четырьмя ромбами на петлицах, принял рапорт дежурного, осведомился, из каких Изотов краев. Узнав, что из Донбасса, принялся расспрашивать о добыче на шахте, о снабжении. Командиры молча переминались с ноги на ногу. Наконец визитер обернулся и к ним.

— Товарищ Ворошилов, продукты не всегда качественные привозят, — доложил командир части.

У Никифора, видимо, глаза округлились: еще бы — сам командующий Московским округом!

А тот, с отработанным дружелюбием большого начальника, похлопал бойца по плечу:

— Что, земляк, растерялся? Комокруга тоже красноармеец, такую же присягу принимал. Ты кто по армейской специальности? Наводчик? Молодец. — И добавил назидательно: — Учиться надо, всегда учиться, как можно больше. Так-то, дорогой товарищ!

Осенью 1926 года расставался с сослуживцами старшина батареи Никифор Изотов. Взгрустнулось, когда на Курском вокзале сел в поезд. Когда-то попадет он теперь в Москву, с которой сроднился, которую полюбил?

Глава пятая

Зрелость

Широко шагал по ухабистым улицам Малой Драгунки рослый красноармеец, с треугольничками-пирамидками в петлицах, с вещмешком на плече. Обходил лужи, чтобы не замарать начищенных до блеска сапог. Вежливо козырял встречным. Лишь немногие узнавали в бравом парне Никифора Изотова. Пока дошел до дома, ни с кем даже не остановился, так торопился увидеть своих. А подошел к крыльцу — окна забиты жердями крест-накрест. Вот те на! Рванул дверь — ив нос ударил кислый запах нежилого помещения. У соседей узнал, что наладить хозяйство родителям так и не удалось. Отец куда-то на заработки подался, а мать вернулась в Горловку, наказала, если Никифор явится, то пускай без промедления в поселок возвращается, она там с сестрой будет его ждать и квартиру приготовит.

Переночевал Никифор дома, вновь вещмешок на плечо, зашагал к станции. Так определили досужие соседи. Однако не сразу к станции направился Изотов, а прежде зашел проведать Надежду Николаевну, Надюшу. Увидела его, ахнула, за грудь схватилась. Вся зарделась, когда достал он из вещмешка московский подарок — цветную шаль с кистями. На прощанье Никифор коротко сказал, что как только определится на работу, квартиру в Горловке найдет, так сразу и приедет за ней. Четко все объяснил, по-военному.

На шахте № 1 Изотова встретили приветливо. Многое в Горловке изменилось к лучшему за те два года, что служил он в Москве. Однако и бед немало осталось. Летунов по-прежнему много, так что в забоях опытные люди нужны прямо позарез. Путевое хозяйство никак не наладят, бурятся вагонетки на путях. С крепежным лесом перебои. Инженеров и техников вроде бы и немало на шахте, да все они что-то пишут, в приказах грозятся, в телефонные трубки с трестовским начальством лаются. Все это поведали Никифору старые други-забойщики Федор Артюхов, молодой крепыш с цыганистыми черными глазами, и сухопарый подвижный Денисенко, который все обушок не отставляет в сторонку, никак не может без шахты. Но и нового много.

Изменилась внешне Горловка. Замостили главные улицы, на месте развалюх каменные дома появились. Добротные, в два этажа, каждый на четыре семьи. Административное здание шахты отремонтировали, пристроили к нему помещение шахтерской бани. Узнал Никифор, что в 1925 году в Горловке собирался I Всероссийский съезд по безопасности горных работ. Участвовали в нем видные ученые, профессора горного дела Скочинский, Терпигорев, Шевяков. Съезд запретил пользоваться опасными при скоплении метана лампами Вольфа. Их заменили аккумуляторными лампами. Должности новые появились на шахтах — табакотрусы. Приглашали ветеранов-горняков, внушали им, как опасен в забое не то что огонь, а даже искра. И усердно проверяли всех перед клетью, отбирали табак и спички. Спецодежду стали давать регулярно. Вот такие дела.

Мать, Марию Павловну, разыскал Никифор в первый же день приезда: нанялась она кухаркой в бригаду каменщиков, кормилась с ними, дочка голодной не ходила. «Погодите, мама, скоро заживем лучше», — пообещал Никифор. Отдел кадров направил Изотова на самый тяжелый 19-й участок. Уходили с него шахтеры, не выдерживали: пласт с утонениями, «перекатами», как говорят горняки, с породными прослойками. Что ж, к трудностям не привыкать. С месяц воевал с капризным пластом Никифор, упряжки пересиживал, а давал все время больше нормы. В иные дни до двенадцати рублей вырабатывал, а поденная ставка — 2 рубля 75 копеек. Перевели его на пласт «Мазурка». Начальник участка Логвиненко предупредил:

— Гляди, Изотов, уголек у нас крепкий. Правда, без прослойков. Приглядись вначале, день тебе на знакомство даю.