Юрий Сушко - Самая лучшая сказка Леонида Филатова

Вместе с Соловьевым они сделали фильм исповедальным и пророческим: незаурядность личности и есть защита от коррозии.

С худяковским «Успехом» Филатов все ближе и ближе оказывался к успеху (простите за каламбур. – Ю. С.) в осуществлении своей юношеской («полукретинской», по его собственному определению) голубой мечты – стать кинорежиссером.

«Сценарий мы (с Анатолием Гребневым и Константином Худяковым) готовили всего неделю, – рассказывал Филатов, – но как-то ладно все получалось. Да еще режиссер позволил мне импровизировать. Иногда я знал только примерный текст сценария, поэтому сам компоновал речь, и партнеры тоже знали только примерно, что я сейчас буду говорить. Боялся, что из-за этого на меня обидится наш замечательный сценарист, но и ему это нравилось…»

Тот самый «замечательный сценарист» легко соглашался, что филатовские импровизации в «Успехе», особенно в сценах репетиций «Чайки», покорили бы любого капризного автора. «То, что он говорит «своими словами», купаясь в роли, – вспоминал Анатолий Борисович, – завораживает, как музыка… Тут, конечно, не без того, что и сам Филатов – пишущий человек, поэт – чувствует слово, как мало кто из актеров…»

Строгий наставник Худяков говорил: «Филатов играл режиссера, и я отдал ему все, что накопил в жизни и в этой профессии… Это отданное актер и Анатолий Гребнев превратили в слабость героя. А силу он обрел в своем испепеляющем желании «стать», «состояться». Во всяком случае, я благодарю судьбу, которая свела нас в этой картине и не оставила до конца».

«Успех» не был исследованием театральной истории, а, скорее, являлся пристальным изучением модели человеческих отношений. Исследованием личности, потому что без личности нет общества.

Зачем заезжий режиссер решил поставить в провинциальном театре «Чайку»? Чтобы заглянуть в самого себя, попробовать понять, что с ним. Все, что происходит с главным героем, – зеркальное отражение ситуации в чеховской пьесе.

–  Понятно, что сложны отношения режиссера с актером, – вслух размышлял и делал безрадостные выводы для себя исполнитель главной роли, – ибо актер – раб. Понятно, что такое наша провинция сегодняшняя театральная, понятно, что он разворошил это болото, что он поставил гениальный спектакль и уехал, а рецепта не оставил, как жить… Имеет ли право гений иметь на другой чаше весов хоть одну смерть, хотя бы одну болезнь? Только за свой счет, только за свой счет!

Говоря об этом, «раб-актер» тогда и подумать не смел, что подобные, даже еще более беспощадные, обвинения очень скоро можно и нужно будет выдвинуть – страшно было даже подумать! – против своего Учителя, самого Мастера, создателя родного, до боли любимого, столичного (а отнюдь не провинциального) театра драмы и комедии на Таганке?

Но ведь уехал? Да. И рецептами не поделился, как жить? Верно. И даже кое-какие смерти оставил за спиной… Да. Победы доставались ценой жертв. Но кто сказал, что путь к успеху – всегда без потерь?

Леонид Алексеевич раз и навсегда сделал для себя выбор: «Главное – не какой режиссер человек и дружу я с ним или нет, а что он на сегодняшний день представляет собой как художник. И пусть он будет ужасным мизанпропом (мягкий, ненавязчивый поклон в сторону А. В. Эфроса. – Ю. С.) или эгоистом – «пороки эти все снести возможно, если их превысят достоинства, что в нем заключены». А какие у режиссера могут быть достоинства? Только одно: способность создать произведение, переворачивающее мне душу. Ради этого можно многое простить».

Посмотрев «Успех», знатоки говорили, что Филатов сыграл самого себя. Считали, что он такой же жесткий, принципиальный, не жалеющий никого, в том числе и себя, человек. Ничего подобного, отрицал актер Лев Константинович Дуров. Леня куда тоньше, мягче. Он, конечно, не любил дилетантов, поскольку сам был высочайшим профессионалом. Но умел прощать. Если кто-то скажет, что Филатов нанес ему большую обиду, – тот человек соврет. А вот самого Леню обижали неоднократно…

–  Кино научило меня максимально приближать к себе роль, – рассказывал актер. – Я всегда считал, что под роль не надо подминаться, наоборот – ее надо делать своею. Если приходится играть человека, адекватного мне по темпераменту, по возрасту, то, думаю, я должен наполнять его образ собой, своими сегодняшними проблемами, синяками и шишками. Все, что ты знаешь про эту жизнь, что волочишь за собой, надо впихивать в эту роль…

Невозможно играть картонные страсти. Люди расколоты на половины. В каждом есть процент зла, есть процент добра. И когда в человеке происходит внутренний конфликт, когда он сложен, а не прост, тогда интересно наблюдать его движение, его соотношение с внешним миром.

Я могу отважно играть почти негодяя, все равно его будет жалко. Он будет бросаться на кого-то с кулаками, устраивать скандалы, мучить своих близких, а я буду жалеть его, понимать, каково ему, откуда все эти выбросы. Я никогда не изображал ничего такого, что не находило бы ответа во мне самом…

Вот те же «Грачи». После картины, рассказывал исполнитель роли Виктора, главного злодея, предъявлялись претензии: зачем вы нам воров и убийц показываете, да так, что убийцу потом жалко становится? «Так ведь это хорошо, что жалость в нас сохранилась, сострадание! – загорался Филатов. – И искусство помогает выявить этот спектр чувств. А то многие привыкли к одномерному, «черно-белому» кино. В жизни же не только две краски, там все намного сложнее…»

Он всегда выступал адвокатом своих киногероев: «Характер должен быть обязательно сложен, даже если в сценарии он не очень-то выписан. Должна быть основа для импровизации. Литературный первоисточник может дорабатываться в процессе съемок…»

Подобными доработками «самокопатель» Филатов с превеликим удовольствием занимался на многих съемочных площадках, переиначивая своих героев.

–  …А почему бы тебе кино не снять? – поинтересовался как-то мимоходом, на бегу Георгий Данелия. Хотя, наверное, особого интереса, скорее всего, у маститого кинорежиссера к утвердительному ответу Филатова не было. Но Филатов к любым профессиональным вопросам относился с обостренной ответственностью, а потому очень-очень серьезно ответил озабоченному своими проблемами мэтру: «Подумаю».

Думал целый год. Сомневался: «В моем возрасте – сорок с хвостиком – если начинать заниматься новой для себя профессией (писать сценарии, снимать кино), то только ради абсолютной идеи, так много чувствуемой и поминаемой, как ее не чувствовал бы никто из рядом стоящих». И потихоньку, со скрипом, с помощью профессионального сценариста Игоря Шевцова, досконально разбиравшегося в законах кинематографической кухни, таки стали складываться фрагменты потенциального фильма.