Рафаэль - Александр Борисович Махов
По дороге к дому Рафаэль под влиянием разговоров с дядей о матери обычно заходил на кладбище навестить ее могилу, где вечный покой нарушало только пение птиц как напоминание о безвозвратно ушедших днях безмятежного детства. Только труд помогал отвлечься от грустных мыслей. Прибежав домой, он шел в мастерскую и брался за рисунок, оттачивая чистоту линий. Не исключено, что именно после посещения кладбища появился написанный углем на мелованной бумаге первый предполагаемый «Автопортрет» (Оксфорд, Асмолеан музеум).
При взгляде на рисунок поражает несколько сонное выражение глаз изображенного русоволосого отрока, говорящее о том, что он слишком рано был пробужден к деятельной жизни, но не ласковым зовом матери, а грубым окриком и житейскими злоключениями. Вот почему по сжатым губам подростка пробежала легкой тенью грусть.
В соседнем доме, где проживал одинокий гончар, появилась девочка лет тринадцати. Проходя мимо, Рафаэль видел, как красивая незнакомка, сидя у окна, расписывала незатейливым орнаментом керамические кувшины, стаканы и плошки перед их обжигом в печи во внутреннем дворике. Недавно он повстречал соседскую девочку на воскресной литургии, куда ходил по настоянию дяди дона Бартоломео и особенно тети Санты. Его поразило, с каким благоговением незнакомка молилась перед потемневшим от времени ликом Богородицы, запалив свечу. По дороге домой они познакомились.
– Мы с отцом приехали сюда из Фано, – сказала Бенедетта, так звали девочку.
В их городе вспыхнула холера, от которой погибла почти половина жителей. Похоронив мать и младшего брата, Бенедетта с отцом приехала сюда, к дяде холостяку.
– Я видел, как ты расписываешь глиняную посуду, – сказал Рафаэль. – Если хочешь, я дам тебе рисунки птиц и цветов. Они хорошо смотрятся на керамике.
Дня через два Бенедетта сообщила, что дядя и отец похвалили ее работу, но она скрыла от них, кто снабдил ее рисунками. Это стало их тайной, хранимой от взрослых, которые все понимают не так, а им о многом хотелось поговорить. Их внутренние дворики разделяла невысокая кирпичная стена. Подставив лестницу, Рафаэль забирался на стену и слушал, как его подружка что-то напевает за работой. У нее был звонкий голосок, и всякий раз ему вспоминалось, как пела его мать, взяв в руки лютню, и как ее чарующий голос привлекал всю округу.
* * *
В конце июля, когда от невыносимой жары и духоты нечем было дышать, а мачеха, будучи на сносях, укатила на море, где у ее родителей была вилла, из Мантуи вернулся отец, куда он ездил по просьбе герцогини для написания портрета маркизы Изабеллы д’Эсте и ее мужа. По-видимому, в тех гнилостных местах он подцепил болотную лихорадку или еще какую-то хворь. Узнать отца было трудно, настолько болезнь и дорога его измотали. Бросив поклажу у порога, первым делом он зашел в мастерскую, где, выслушав подробный отчет Пьяндимелето, бросил взгляд на лежащие на рабочем столе рисунки.
– Неужели это твоя работа? – спросил он подбежавшего к нему Рафаэля и, взяв один из листов с изображением отрока, промолвил: – А отчего такая печаль в твоих глазах? Напрасно, сын мой, жизни надо радоваться и…
Последние слова Джованни Санти произнес почти шепотом и, выронив из рук рисунок, потерял сознание. Если бы не стоявший рядом Пьяндимелето, он бы упал. Перепуганные подмастерья перенесли хозяина наверх и уложили в постель. Вызванный живший по соседству друг дома лекарь Пьерантонио Вити осмотрел больного, который был весь в жару и хрипел. Покачав головой, он пустил находящемуся без сознания Джованни Санти кровь, как полагалось тогда в подобных случаях, и прописал строгий постельный режим.
Едва больному чуть полегчало, он приказал немедленно послать за нотариусом и братом священником. 29 июля 1494 года под диктовку еле двигающего языком Санти было составлено завещание на латыни нотариусом Лодовико Алессандрини. Главными наследниками в нем были названы брат священник дон Бартоломео, сын Рафаэль от первого брака и чрево жены Бернардины, которое к зиме должно было разродиться. Всем наследникам была выделена определенная сумма золотых флоринов, равно как и жене Бернардине в покрытие стоимости ее приданого. Ей отходил также целый перечень вещей и украшений. Особо было оговорено, что если жена будет свято и неукоснительно блюсти память мужа и сохранит свое положение вдовы, то сможет проживать в супружеском доме со всеми вытекающими отсюда правами.
Свои подписи под завещанием, заверенные нотариусом, поставили приглашенный скульптор Амброджо Бароччи, давний друг Санти, и Эванджелиста из Пьян ди Мелето, обозначенный как famulus – член семьи завещателя. Когда с процедурой было покончено, на пороге появился запыхавшийся дон Бартоломео, которому дела в приходе не позволили явиться вовремя. Оставшись один на один у постели брата, он спросил:
– К чему все это сборище? Что ты затеял, Джованни?
– Пришла пора прощаться. Прошу, не перебивай меня, – ответил тот. – Жена себя в обиду не даст, и за нее я спокоен. – Ему трудно было говорить. Собравшись с силами, он продолжил: – Молю тебя только об одном, брат, помоги моему мальчику! Заклинаю – не оставь его в беде! Он пока совсем не приспособлен к жизни.
Через три дня, 1 августа, Джованни Санти скончался, а в конце декабря того же года Бернардина разродилась девочкой. Ее нарекли Елизаветой в честь крестной матери Елизаветы Гонзага. Герцогиня приняла живое участие в делах семьи покойного придворного художника. Не теряя зря времени, Бернардина начала заводить новые порядки на правах полновластной хозяйки в доме и в лавке, куда Санта не смела больше заходить, поскольку там теперь делами заправляла недавно нанятая усатая грудастая молодуха.
Отныне помыкающей всеми придирчивой хозяйке никто не смел ни в чем перечить. Первым делом она решила за ненадобностью полностью освободиться от мастерской. Бернардину выводили из себя шумные подмастерья с их глупыми шуточками. К тому же эту прожорливую ораву надо было кормить, а с какой стати? Подросшего пасынка она велела пристроить учеником к какому-нибудь толковому мастеру. Однажды после завтрака она заявила:
– А почему бы не отдать Рафаэля на обучение к Перуджино? Об этом так мечтал покойный муж. Здесь мальчик ничему путному не научится у шалопаев подмастерьев и будет только бить баклуши.
Но не тут-то было. В дело вмешались дон Бартоломео и famulus Пьяндимелето, считавшие, что мастерская, пользующаяся известностью, должна продолжать работать, принося
