Патриот - Алексей Анатольевич Навальный
А Горбачёв ушёл ни с чем. У него были совершенно колоссальные возможности для обогащения. Никто бы и внимания не обратил на пару огромных заводов, переведённых на офшоры в рамках создания «совместных предприятий». Он легко мог забрать себе советскую заграничную собственность. В конце концов, тупо распилить деньги партии, перекинув их на свои личные счета.
Ничего этого он не сделал. Можно сколько угодно рассуждать о том, что у него просто не было шанса, но факт остаётся фактом: он даже не пытался, потому что, с моей точки зрения, был человеком другого формата. Не алчным.
Да, Горбачёв доставал нас всех, бесконечно носясь со своими «разрядкой» и «разоружением», это была его личная глобальная пиар-кампания. Но он действительно снизил вероятность мировой ядерной войны почти до нуля, установив, как мне кажется, новый политический стандарт отношения к проблеме. В постгорбачёвском мире стало невозможно говорить о ядерном оружии вне контекста «сокращения», а разговоры об ограниченном применении — табу.
Он действительно выпустил политзаключённых. Долго юлил, но выпустил. А ведь это были его политзаключённые, которых посадил его КГБ, защищая его Коммунистическую партию. Их выпускал не человек вроде Вацлава Гавела — диссидента, гуманиста и драматурга, а тот, кто, согласно стенограмме политбюро, обсуждая возможность выезда академика Сахарова за границу и услышав, что этого добивается его жена Елена Боннэр, отпускал ремарки вроде: «Вот, товарищи, что значит мировой сионизм». Плоть от плоти системы. Тем не менее политзаключённых при нём не стало.
Даже на его фирменную нерешительность я смотрю сегодня немного иначе. Если бы он был решительный, куда бы он нас привёл уже тогда? Вполне вероятно, туда, куда привёл Китай реформатор Дэн Сяопин: на площадь Тяньаньмэнь, где были раздавлены танками и расстреляны тысячи людей.
Война в Афганистане — ещё одна большая часть моих детских воспоминаний. Хотя пропорционально в моей памяти она занимает место, несопоставимое с её ролью в судьбе страны. Наряду с Чернобылем и экономическим кризисом, ввод советских войск в Афганистан в 1979 году и последующая бессмысленная война длиной в десять лет, безусловно, стали могильщиками СССР. Для меня война проявлялась в первую очередь в виде звёздочек на подъездах. Звёздочки были парадного красного цвета, но никто, конечно, на свой подъезд такую не хотел. Рядом с ней всегда была надпись: «В этом подъезде жил такой-то, геройски погибший при выполнении интернационального долга в демократической республике Афганистан». Однажды у учительницы из нашей школы в Афганистане погиб сын. Слух об этом распространился моментально, и поначалу мы все, как положено, притихли соответственно моменту. Но дети есть дети: понятное дело, после первого урока мы уже орали на перемене и чем-то кидались. Тогда к нам вышла самая спокойная учительница. Никогда до этого не слышал, чтобы она повышала голос, но тут она на нас наорала, назвав «бессовестными».
Тем не менее мне казалось, что война где-то далеко и не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к нашей семье. Не помню, чтобы её даже особенно обсуждали. Во-первых, видимо, потому что мне до призыва было далеко, а во-вторых, находясь внутри армии, имеешь какую-то иллюзию контроля.
Все матери и отцы детей призывного возраста в те годы тряслись от страха, что ребёнка призовут служить в Афганистан. В этой страшной лотерее участвовала вся страна. Ужас этот нарастал по мере того, как поступало всё больше «двухсотых» — так на военном жаргоне называли запаянные цинковые гробы, в которых возвращались тела погибших, «груз 200». В то время призывали в армию моего двоюродного брата, и я помню, как все родственники ужасно переживали, тем более что он, как и положено патриотично настроенному, но неблагоразумному молодому человеку, сам сказал в военкомате, что хочет попасть в Афганистан. Обошлось.
Но если ты из военного городка, то твой отец военный, и все его друзья военные, и все кругом военные. Поэтому, когда тебя призовут в армию, ты поедешь служить в то место, о котором они договорятся, а в Афганистане окажешься, только если сам уж очень захочешь. Ну а если служить в Афганистан отправили твоего отца — в этом нет ничего супернеожиданного, он ведь военный. С точки зрения ребёнка, это даже классно: папа вернётся с двухкассетным магнитофоном. Ясное дело, что жена военного думала не о магнитофоне, а о вероятном цинковом гробе.
Зато война эта зажила активной жизнью в народном творчестве. Песни про Афган звучали повсюду. Официальные (они звучали и по телевизору) воспевали воинский долг и подвиг; полузапрещённые (или, вернее сказать, неодобряемые), но всегда более любимые были посвящены смертям, не вернувшимся друзьям и тяготам службы. Бардовская песня в СССР была очень популярна: она была единственной отдушиной в государстве, где каждое художественное произведение должно было проходить худсовет. На пике советско-афганской войны значительная часть репертуара людей, бренчавших на гитаре на кухне или у костра, была связана с Афганом. Таким образом, в воздухе витал вопрос, который нельзя было задать вслух, но и невозможно не произнести мысленно: а зачем вообще там погибают наши ребята?
Газетные передовицы о священном интернациональном долге не работали. Никто не понимал, что у нас за долг такой перед людьми, живущими в далёких горах за тысячу километров, никогда не говорившими на русском языке, никогда не имевшими к нам отношения. Даже намёк на мировое господство не действовал. Официально Советский Союз всегда выступал с антиколониальных и антиимпериалистических позиций. В жизни же между строк читалось: «Мы такие крутые, мы командуем половиной мира!» В целом это нравилось советским людям. Но если ввод войск в Чехословакию или Венгрию в Советском Союзе многие одобряли (ну как же, это наш законный военный трофей, мы победили, значит, будем устанавливать свои порядки), то Афганистан? Пыльные камни, которые нас никогда не привлекали. Сейчас их нужно полить кровью, чтобы забрать себе. А на черта они вообще нужны? «Душманов» — это слово очень быстро вошло в советский обиход — никому не было жалко. Ведь там погибают и
