Любовь Скорик - Произведения

Цыганка гадала,

За ручку брала. –

в этих словах было зловещее обещание и тихая жуть.

Она, эта песня, никак не вписывалась в тот вечер, выпирала из него и была явно вне программы. Напротив меня мерцало разам угасшее лицо Люсеньки, её в досаде поджатые губы и обречённо прищуренные глаза. Гости тоже были явно озадачены. Мой сосед — весёлый мужчина с мефистофельской бородкой — ловко прикрывал зевок и поглядывал на часы. Институтский начальник, прослушав пару куплетов, попытался было свести все песенные страсти к шутке. Но его жена с наклеенной на лицо снисходительно-всепрощающей улыбкой, являя собой воплощённую благовоспитанность, одёрнула мужа.

Я много раз слышала эту песню, но только здесь открыла её для себя всю, до самого её трагического конца:

И дева кричала: "Тону я, тону!"

А он отвечал ей: "Другую найду!"

Эти последние слова прозвучали неожиданно резко, почти грубо. Из-под прикрытых век Марии Мироновны блеснули слёзы. Однако, оставшись без песни, она очнулась, вновь увидела вокруг себя людей и слезу сдержала в себе. Все захлопали, стали хвалить её пение. Роза оглядела всех с победным видом, словно это пела она сама. Мария Мироновна совсем застеснялась и поспешила за чем-то на кухню…

А через несколько дней я стала невольным свидетелем очередного скандала. Ещё в самом начале нашего знакомства Роза спросила, нельзя ли иногда присылать ко мне "на телевизор" мать. Она поспешила добавить, что будет это нечасто, так как та любит только мультики. К тому же это ненадолго — телевизор они скоро купят свой. Я, конечно, не возражала и теперь сама с нетерпением ждала мультфильмов, скорее звала Марию Мироновну и потом глядела не на экран, а только на неё. Это было зрелище! Она совершенно всерьёз переживала за кукольных героев, всплёскивала руками, вскрикивала, а в самые критические моменты прикрывала глаза рукой. Иногда я приглашала её и на художественный фильм, который хотела посмотреть сама.

В тот день они пришли вместе с Розой. Не помню уже точно, что мы смотрели тогда, знаю только, что был это фильм в самом современном стиле — весь на недомолвках и подтексте, заканчивающийся не точкой, а многоточием, и даже ещё с вопросом. Мария Мироновна, вставая с дивана, мнение своё выразила недвусмысленно:

— И к чему только чепуху такую делают?

Роза так и подскочила:

— Тебе не нравится — ещё не значит, что плохое!

— А тебе понравилось?

— Очень!

— И всё поняла?

— А чего тут не понять?

— Ну тогда объясни мне, непонятливой такой, с которой из них он остался — с беленькой или с чернявой?

— Какая разница! Не в этом главное, а как чувства правдиво показаны.

— Ты зубы мне не заговаривай! Скажи, с кем он остался?

— Что ты ко мне пристала: "С кем, с кем"! Я-то почём знаю!

— А не знаешь, так и не говори, что понятно. И ежели всё кино проглядела да ничего не поняла — какое же оно тогда хорошее?

— Да ну тебя, не понимаешь, так и не говори!

— Ты у нас зато всё понимаешь. Грамотная шибко!

Мария Мироновна, в сердцах двинув стул на своём пути, стремительно вышла. Михаил, как раз спустившийся ко мне за своими женщинами, обычно спокойно переносивший распри между женой и матерью, на этот раз не выдержал и напустился на Розу:

— Слушай, что ты всё связываешься со старухой? Ну какое тебе дело, нравится ей фильм или нет? Она, знаешь ли, "Советский экран" систематически не изучает, модных направлений кинематографии не знает. Нашла с кем в искусствоведческие диспуты вступать! Что ты к каждому её слову придираешься? Почему у нас у всех с матерью всегда всё тихо-мирно? Почему мы-то с ней не ссоримся?

— Господи, да вы всерьёз-то с ней говорите ли когда? Она же для вас всё равно, что комод безгласный или вон радио на стене, с которым спорить смешно!

Я полагала, что ссора эта надолго отдалит двух женщин друг от друга. Уж очень они были рассержены в тот день — и та, и другая. Но я ошиблась. Через два или три дня, когда Мария Мироновна глядела у меня мультики, по обыкновению бурно переживая события на экране, прибежала Роза и из коридора, чтобы не мешать мне, молча рукой поманила к себе свекровь. Та с готовностью бросилась на этот зов, разом позабыв все экранные страсти. Через минуту я услышала их смех с улицы и подошла к окну. Сноха что-то шептала на ухо свекрови, и обе упоительно хохотали.

Скоро мои соседи купили собственный телевизор, и их культпоходы ко мне прекратились. Мне, как обычно, ходить в гости было недосуг, и мы с ними теперь почти не виделись. Я знала только, что Роза настояла на своём и вышла на работу. Иногда я видела на улице Марию Мироновну. Одной рукой она толкала коляску с Валеркой, а другой прижимала к уху маленький транзисторный приёмник.

…Прошли осень, зима, и однажды, совсем уже ночью, меня разбудила расстроенная Роза и попросила разрешения позвонить. Я решила, что заболел Валерка — только в этих случаях соседи позволяли себе беспокоить меня средь ночи. Оказалось, нет — потерялся Михаил. Роза обзвонила всех друзей и просто знакомых, потом принялась звонить в больницы и даже в вытрезвитель ("В последнее время он несколько раз приходил выпивши", — объяснила она мне). Пришла Мария Мироновна и стала как-то слишком уж беззаботно убеждать Розу, чтобы та шла спокойно спать, что ничего с ним не случится, что, видно, подпил где-то с дружками да и заночевал у них, а телефона, видать, там нету. Я сразу заподозрила в этой беззаботности какую-то закавыку. Однако Роза была слишком взволнована, чтобы обратить на это внимание. Она ушла, а Мария Мироновна задержалась, благодаря меня за телефон и извиняясь за причинённое беспокойство. И вдруг, совсем уже на выходе, она прислонилась лицом к косяку и тоненько, в голос заплакала. Теперь уже я принялась успокаивать её, что никуда сын не денется, что завтра непременно найдётся.

— Да не терялся он. Ведь бросил, окаянный, Розку, бросил!

— Как бросил? — не сразу уразумела я.

— А вот так и бросил. Уж давно мотается он к своей Нинке. Сколько лет хороводился с ней — ведь учились они вместе. Конечно, девка та видная, красивая — куда уж нашей-то до неё! Так ведь никто ж его не неволил, сам выбирал. Что же теперь-то мотаться! Стала это ему вчера говорить, что негоже так, а он мне: "Так негоже — совсем уйду! Люблю я Нинку, ошибся в жизни". Я ему: мол, одумайся — у тебя же ребёнок! А он одно: не могу жить без Нинки. Ну я, значит, осерчала, говорю, дескать, скатертью дорожка — не заплачем, как-нибудь проживём. Видать, и накликала на свою голову — совсем ушёл.