Илья Фаликов - Борис Рыжий. Дивий Камень

Подросток, честная игра — сказано точно.

Судьба Рыжего — хоровод муз: в детстве — женское преобладание (бабушка, мать, сестры), потом — то же самое: череда благожелательниц, хлопотуний, заботниц, подруг. Говорят, он капризно требовал к себе женского внимания и расстраивался, если не находил такового. Это важно — Борис умел дружить с женщинами, даже когда они, увы, пишут стихи. При нехорошем желании в этом его свойстве можно отыскать оттенок провинциальной галантности. Пусть.

Как ни странно, этот поэт не ограничивается монологизмом — вся его жизнь насыщена рядом диалогов, это система диалогов, выраженная в разговорах, письмах, посвящениях etc.

Жена Ирина иронически отпустила по поводу поэтского романа ее мужа с Еленой Тиновской:

— Кондукторша!..

Тиновская тогда на самом деле трудилась на общественном транспорте в должности кондуктора, а до того — торговала на вещевом рынке. И что? Потом они стали близкими подругами.

Происходил обмен стихами. К Тиновской обращено это стихотворение (1999):

Мальчик-еврей принимает из книжек на веругостеприимство и русской души широту,видит берёзы с осинами, ходит по скверуи христианства на сердце лелеет мечту.Следуя заданной логике, к буйству и пьянствутвёрдой рукою себя приучает, и тут —видит берёзу с осиной в осеннем убранстве,делает песню, и русские люди поют.Что же касается мальчика, он исчезает.А относительно пения — песня легкото форму города некоего принимает,то повисает над городом, как облако.

Еврейство Рыжего было чем-то вроде желтой кофты Маяковского. Нате! Между тем, под настроение, он приуменьшал степень своего еврейства, сказав однажды А. Кузину о том, что еврейской крови в его отце лишь четверть. Впрочем, не исключено, что так оно и было.

Но в этих стихах вызова нет. Мечта христианства странным образом сближается с буйством и пьянством — такова широта русской души. А сам этот мальчик отнюдь не исчезает, но очень напоминает подобного мальчика — в «Романсе» из поэмы Маяковского «Про это» (1923):

Мальчик шел, в закат глаза уставя.Был закат непревзойдимо желт.Даже снег желтел к Тверской заставе.Ничего не видя, мальчик шел.Шел,вдругвстал.В шелкруксталь.С час закат смотрел, глаза уставя,за мальчишкой легшую кайму.Снег хрустя разламывал суставы.Для чего?                 Зачем?                              Кому?Был вором-ветром мальчишка обыскан.Попала ветру мальчишки записка.Стал ветер Петровскому парку звонить:— Прощайте…                      Кончаю…                                  Прошу не винить…До чего жна меня похож!

Этот мальчик надолго — навсегда — задержался в стихах Рыжего.

Осыпаются алые клёны,полыхают вдали небеса,солнцем розовым залиты склоны —это я открываю глаза.

Где и с кем, и когда это было,только это не я сочинил:ты меня никогда не любила,это я тебя очень любил.

Парк осенний стоит одиноко,и к разлуке и к смерти готов.Это что-то задолго до Блока,это мог сочинить Огарёв.

Это в той допотопной манере,когда люди сгорали дотла.Что написано, по крайней мерев первых строчках, припомни без зла.

Не гляди на меня виновато,я сейчас докурю и усну —полусгнившую изгородь адапо-мальчишески перемахну.

Этого мальчика заметили и поэты старших поколений, прочитавшие Рыжего. Наталья Аришина (2004):

На Крепостной, без тени крепостнойстены, на улице сшибает мелочишкибродяга. Он одет сей позднею веснойв шубейку, снятую с подросшего мальчишки.И я о мальчике. Уж он бы снял с плечазаморское пальто и вывернул карманы,чтобы согреть заезжего бича,чтоб прикупили травки наркоманы.И я о мальчике. Он позднею веснойиз дома вырвался и фору дал гулякам,и, как предсказывал, свердловскою шпанойи нервною Москвой обвально был оплакан.Он, явный умница и ярый книголюб,мобильник истязал длиннотой Луговскогои там, где был его дискуссионный клуб —на кладбище — искал единственного слова.Махнул в такую даль, что страшно тот полетпредставить наяву. И представлять не надо,как из последних сил он крылышком взмахнетнад полусгнившей изгородью ада.

Жизнеописание предполагает хронологическую последовательность. Однако иные свидетельства жизни нашего героя, как водится, появились постфактум, после его ухода. Обращение к таким свидетельствам обеспечено привязкой к времени, к тому, что было в тот или иной период жизни поэта. Это дает эффект калейдоскопа, но поверьте на слово — автор книги постоянно смотрит в календарь и ничего не путает.

Эссе Евгении Извариной «Там залегла твоя жизнь» написано в 2006 году — было время на трезвое обдумывание всей судьбы поэта. Изварина рассматривает «три истории», сведя под единым углом зрения столь непохожих Владимира Гандельсмана, Дениса Новикова и Бориса Рыжего. Каждому воздано по достоинству, всем сестрам по серьгам, найдены сходства и различия. За сходствами далеко ходить не надо. Все вьется вокруг потерянного рая детства-отрочества.

Вот Гандельсман:

На хлопчатник хлынула вода.Свекла сахарная, виноград.Летне-лагерное скотасодержанье. Весомый вклад.

Вроде газовый свет-рожок —февраля синевеет ель.Я пойду сегодня в кружокшпаклевать корабля модель.

Как рождается пафос? Течьесть в «Седове», сжатом во льду.Разрешите спуститься, лечьи заделать собой беду…

Вот Новиков:

Ну хоть ты подтверди — это было:и любовь, и советская власть.Горячило, качало, знобило,снег летел на проезжую часть.

Ты одна избежала распыла,ты по-царски заходишь не в масть.Если было — зачем это было?Как сумело бесследно пропасть?

Отвечают петля и могила.Говорят: одержимость и страсть.Что ты знаешь про не было-было?Что любовь и советская власть?

Самочинно не то что стропила —Малый волос не может упасть.Неделимый на «не было-было»,снег летит на проезжую часть.

Разница в возрасте — Гандельсман старше Рыжего на двадцать (почти) лет, Новиков на семь — поразительно исчезает еще и потому, что этому способствует сама просодия: традиционный в общем и целом стих, с нюансами личностной печати и голосовыми модуляциями. Пристальней всего — и очень зорко — Изварина всматривается в Рыжего. Есть у нее духоподъемное право и на социологический анализ этого творчества.