Илья Фаликов - Борис Рыжий. Дивий Камень

Из Долговки уехали в Куртамыш, когда он стал начальником партии. Меня на работу он все время устраивал сам.

В Челябинск переехали в 1965-м, жили там 15 лет. Сначала было Ново-Синеглазово — жили там. Ездили в Челябинск на работу. Потом в городе получили квартиру, пять человек на две комнаты.

У мужа было 120 научных работ, в том числе 3 монографии, более 30 открытий месторождений железных руд, бокситов, золота, патенты. Его почему-то не вписали в группу открывших месторождение золота. Защитился в Свердловске. Первый раз не сдал кандидатский минимум: не знал немецкого, купил пластинки, учил тексты. Стали жить получше после защиты диссертации.

В Челябинске он уже сделал все, что мог, ему говорили: не поедешь в Свердловск — отправим в Новосибирск. В Челябинске мы постоянно хоронили раковых больных. ТЭЦ на угле, канцерогенная пыль летит в глаза. Цинковый завод, ЧМЗ. Вонища.

В Свердловске стал главным геофизиком Урала.

У нас дома было много камней. Ездили на раскопки, собирали камни, он нашел агат — у озера, целый портфель.

26 октября 1996 года Борис, Ирина и Артем, родившийся в 1993-м, въехали в отдельную двухкомнатную квартиру на улице Куйбышева. Это жилье было выдано Борису Петровичу Академией наук вдобавок к ограниченным квадратам на улице Шейнкмана. Новое пристанище было уютно и просторно, с большим балконом.

Обживали, благоустраивали, украшали как могли. Борис работал руками — тут пристукнуть, там пристегнуть — и у него получалось. Он принес домой дверную ручку, на которой было написано «Мой дом — моя крепость», даже две такие ручки, посадил их на двери и заперся в своей цитадели. Ирина говорит: моих подружек отшил, от своих дружков отошел. Впрочем, кое с кем — с поэтами в основном — встречался: у родителей. Те были и рады, молодежь освежала душу, да и Боря под присмотром.

На красные кирпичи балконной стены маркером золотого цвета с 1996 по 2001 год Борис нанес 44 стиха — по катрену на продолговатом кирпиче, — принадлежащих Заболоцкому, Блоку, Вяземскому, Аполлону Григорьеву, Мандельштаму, Ахматовой и самому себе вперемежку с классиками, и это было столь же дерзко, сколь наверняка удачно, поскольку четырехстопный ямб вообще больше, чем что-либо другое, роднит русских поэтов, делая их порой схожими чуть ли не до неразличимости. Своим гостям Борис задавал загадку на сообразительность. Себе — способ самоутвердиться в рамках если не отечественного стихотворства, то на территории собственного жилья как минимум.

И воют жалобно телеги,И плещет взорванная грязь,И над каналом спят калеки,К пустым бутылкам прислонясь.

И остаётся расплатиться,И выйти заживо во тьму.Поёт магнитофон таксистаПлохую песню про тюрьму.

И нам понять доступно это,И выразить дана нам мощь:Приют поэта, дом поэта —Прихожая небесных рощ.

И под божественной улыбкой,Уничтожаясь на лету,Ты полетишь как камень зыбкийВ сияющую пустоту.

И Баден мой, где я, как инок,Весь в созерцанье погружен,Уж завтра будет — шумный рынок,Дом сумасшедших и притон.

И с бесконечной челобитнойО справедливости людскойЧернеет на скамье гранитнойСамоубийца молодой.

И тот прелестный неудачникС печатью знанья на челеБыл, вероятно, первый дачникНа расцветающей земле.

Да и зачем цветы так зыбки,Так нежны в холоде плиты?И лег бы тенью свет улыбкиНа изможденные черты.

Мне тяжело, мне слишком гадко,Что эта сердца простота,Что эта жизни лихорадка —И псами храма понята.

А сам закат в волнах эфираТакой, что мне не разобрать:Конец ли дня, конец ли мираИль тайна тайн во мне опять?

И стоя под аптечной коброй,Взглянуть на ликованье злаБез зла — не потому, что добрый,А потому, что жизнь прошла.

В принципе — это единое стихотворение, центон, натуральные стансы. Каждая строфа, существуя отдельно, составляет часть целого. Если надо доказать единство русской поэзии, нагляднее не бывает.

Свои настенные стансы Рыжий завершает катреном Сергея Гандлевского из стихотворения «Скрипит? А ты лоскут газеты…».

Заметим, что именно «Стансы» (1987) — одна из лучших вещей Гандлевского:

В это время вдовец Айзенштадт, сорока семи лет,Колобродит по кухне и негде достать пипольфена.Есть ли смысл веселиться, приятель, я думаю, нет,Даже если он в траурных черных трусах до колена.В этом месте, веселье которого есть питие,За порожнею тарой видавшие виды ребятаЗа Серёгу Есенина или Андрюху ШеньеПо традиции пропили очередную зарплату.………………………………………………После смерти я выйду за город, который люблю,И, подняв к небу морду, рога запрокинув на плечи,Одержимый печалью, в осенний простор протрублюТо, на что не хватило мне слов человеческой речи.Как баржа уплывала за поздним закатным лучом,Как скворчало железное время на левом запястье,Как заветную дверь отпирали английским ключом…Говори. Ничего не поделаешь с этой напастью.

На очевидную взаимосвязь Рыжего с Гандлевским не устают кивать филологи. В частности, А. Скворцов («Полицейские» и «воры» // Вопросы литературы. 2008. № 1):

…литературная генетика стихов Бориса Рыжего критикой выявлялась не раз и в деталях. Действительно, если говорить лишь о русской поэтической традиции, кого тут только нет. Угадывается то С. Есенин, то современный блатной шансон, то отечественный рок, то М. Кузмин, то Г. Иванов, то Д. Новиков, то Е. Рейн… А что напоминают, к примеру, такие строки: «Включили новое кино, / и началась иная пьянка, / но все равно, но все равно / то там, то здесь звучит „таганка“»? Попробуем сравнить их со следующим: «Что-нибудь о тюрьме и разлуке, / Со слезою и пеной у рта. / Кострома ли, Великие Луки, — / Но в застолье в чести Воркута» (в последней цитате в свою очередь есть скрытая отсылка к Н. Некрасову: «Скучно! скучно!.. Ямщик удалой, / Разгони чем-нибудь мою скуку! / Песню, что ли, приятель, запой / Про рекрутский набор и разлуку…»). Теперь поставим эксперимент, смешав строфы из других стихов тех же авторов. «Под сиренью в тихий час заката / Бьют, срывая голос, соловьи. / Капает по капельке зарплата, / Денежки дурацкие мои. / Вот и стал я горным инженером, / получил с отличием диплом, / не ходить мне по осенним скверам, / виршей не записывать в альбом. / Больше мне не баловаться чачей, / Сдуру не шокировать народ. / Молодость, она не хер собачий, / Вспоминаешь — оторопь берет. / В голубом от дыма ресторане / слушать голубого скрипача, / денежки отсчитывать в кармане, / развернув огромные плеча». Не правда ли, получилось нечто связное? Только одни строки написаны в первой половине восьмидесятых, другие — более чем на десять лет позже. Сможет ли читатель, ищущий корни поэзии Б. Рыжего, пройти мимо ощутимого влияния на него Сергея Гандлевского?