Эдуард Лимонов - Смрт

В приемной владыки пахло теплым воском свечей и печным жаром. Разбойники встали по стенам и начали переживать. Многие из них вспотели, я видел. А ведь была зима и стояла минусовая температура! Когда вышел владыка, тот самый священнослужитель, который летел со мной в самолете, тонкий и стройный, в черной рясе и шапочке, простой и бледный, у разбойников наступил катарсис. На глазах нескольких появились слезы. Владыка подошел ко мне и дал мне руку. Я не знал, что делать с рукой владыки, и дружески пожал ее сверху, поскольку он подал мне комок руки, а не пятерню. Глаза тех из разбойников, кто оказался за спиной владыки, преисполнились ужасом. Но владыка вышел из положения. Он положил на мою руку свою вторую и таким образом оказался на высоте положения. Он перекрестил меня.

Потом к руке владыки по очереди подошли разбойники. И все поцеловали ему руку. А он перекрестил их. Затем вошел служка, а может быть дьякон, и принес нам на подносе серебряные стаканчики со сливовицей. Сербские священники проще, человечнее и симпатичнее русских. Они владеют искусством выигрышного жеста. Их вера страдала дольше русской, потому они не принимают ханжества. Мы выпили свои рюмки и скромно поставили их.

Владыка заговорил со мной по-русски, так как он знает свободно четыре языка кроме родного. Я был осведомлен о его репутации националиста и о том, что у него много врагов. Владыка был осведомлен о моей репутации, о том, что я вошел в Вуковар с освободившими его частями. Мы дружески побеседовали. Я заверил его в том, что в России есть люди, готовые помочь Сербии, что я не разделяю курс официальной РФ – предательский по отношению к Сербии.

– Мы всегда были вашими самыми верными друзьями, – сказал владыка грустно. – А вы всегда предпочитали болгар, которые предпочитали германцев и турок.

Владыка подарил мне кипарисовый крест, из которого сочилась сладкая кипарисовая смола.

Владыка попросил открыть для меня мощи святого Петра Негоша, и мы попрощались. В этот раз я поцеловал руку владыке. Разбойники, поцеловав руку, пятились задом и задом же покидали приемную, выпрямляясь только в коридоре.

Нам открыли склеп и в склепе открыли гроб. Позднее мне сказали, что этой чести не удостаивались и главы государств. В гробу в красной с золотыми шнурами мантии лежал длинный скелет. Кожа на черепе сохранилась. Рук не было видно, они были прикрыты.

– Здесь очень сухой воздух, – сказал старый служитель. – К тому же святые не разлагаются. – Он был серьезен, так же как и я.

Усевшись в автомобили, они опять стали разбойниками. Мы доехали до первой попавшейся харчевни у дороги. Там мои спутники мгновенно напились и пытались побить нескольких албанцев, которые на них не так смотрели.

Вскоре я улетел в Белград, а оттуда в Париж. А из Парижа в Москву. На Конгресс патриотов.

Воевода

Я думаю, я сноб. Я перестал участвовать в сербских делах и бывать на Балканах, как только в Сербию зачастили делегации русских патриотов. Они очнулись поздно, году в 1994-м. Почему они безмятежно спали до этого, мне неведомо. Толстокожие? Плешивые отставные генералы и демагоги-депутаты потянулись в Сербию. Они грязнили и опошляли в моих глазах образ героической земли, где героические люди, простые крестьянские Ахиллы и Патроклы, насмерть бились за свои горы, за свои сады и тени дубовых рощ. Генералы и депутаты из Московии профанировали Сербию своими башмаками, туловищами, плевками, сопением, водочной отрыжкой и словарем. А когда еще туда потянулись наглые жириновцы… О! Мне стало совсем противно.

Русские, как и американцы, в большом числе невыносимы вне своих границ. Бесцеремонные, шумные, тяжелые, неуклюжие, они закабаляют пространство. Когда стали ездить одна за одной делегации, когда все прибывающие стали бить себя в грудь и клясться православием и дружбой славянских народов, я тихо встал из заднего ряда, взял свою кепку, купленную в универмаге Титовграда, взял свои пистолет и синюю сумку и вышел. Пусть без меня.

Одинокий воин, я вложил свою лепту, сделал все, что в моих силах. Празднества ханжества пусть совершаются без меня.

Но это случилось после трех лет моего соучастия в судьбе сербов, в 1993-м. В начале 1992-го, после первой моей войны в Славонии и поездки в Черногорию, которая расширила мою личную биографию и историю, но была второстепенна, поскольку первостепенно лишь то, что приводит к смерти, я метался в Белграде, тоскуя и бредя во сне войной. Я ходил к Дунаю, брошенному, как голубая офицерская шинель, к белградскому укрепленному замку, бродил по центру города, по улице Князя Михаила, вглядывался в позеленевшие с белой окалиной бронзовые скульптуры воителей, королей и президентов. В этих бесцельных по сути своей блужданиях меня иногда сопровождали мои белградские знакомые. Часто это бывала переводчица моих книг и статей Радмила Мохович.

Как-то вместе с ней я оказался у отеля «Славия». Это стеклянный куб в стиле советских гостиниц 60-х годов. Мне привелось жить в отеле «Славия» в 1989 году. Тогда я впервые попал в Сербию. Я был приглашен в числе шестидесяти иностранных писателей на ежегодную октябрьскую встречу писателей. Тема встречи была: «Поражение в истории и литературе». Интересно, что я тогда был приглашен в Югославию. А с Радмилой мы пришли к отелю «Славия» уже после поражения, в государстве, называемом уже Сербия. Поражение чувствовалось уже даже только потому, что в «Славии» сейчас жили не писатели, но беженцы. Беженцы толпами стояли у отеля. Мы вошли в глубь живого коллектива беженцев. Рад-мила – крестьянская дочь – отличалась хорошим инстинктом общения. Она одинаково непринужденно могла говорить и с министрами, и с крестьянами.

Вцепившись в старуху на костылях, с отекшими ногами, Радмила, не спрашивая меня, завела разговор.

– Старая женщина, вы откуда бежали? Я Рад-мила Мохович, переводчик русского писца, – указала она на меня.

– Из-под города Сисак в Кроатии. – Старуха переступила костылями, сморщилась и вдруг заплакала. – Что же вы, русы, нас бросили?!

– Ельцин – усташа! – убежденно сказал старый, засушенный, как старое корявое дерево, крестьянин в кепке.

Это утверждение мне позже пришлось слышать в различных частях Сербии. «Усташи» – это название хорватской террористической организации 1930-х годов. Усташи убили югославского короля Александра в 1934 году, он был серб из рода Карагеоргиевичей. В 1941-м с помощью германцев глава усташей Анте Павелич стал вождем независимого хорватского государства. Во время войны усташи уничтожили полтора миллиона сербов. «Усташа» – это в устах серба чуть хуже дьявола.

– Ельцин – усташа! Почему вы не уберете Ельцина? – сказала сквозь рыдания старуха на костылях.