Гюнтер Фляйшман - По колено в крови. Откровения эсэсовца

Издали я увидел, что мой прицеп стоит вплотную к «Железному Коню». Увидел и герра генерала, и полковника Дитриха Клине из мотопехотных частей. Оба стояли у раскладного столика, перебирая карты и сводки. Я по стойке «смирно» застыл перед герром генералом, но он, казалось, не замечал меня. Встревать в разговор старших чинов было немыслимо, поэтому я, постояв, повернулся и побрел к своему прицепу. Раскрыв дверцу, я увидел внутри другого радиста, из вермахта.

Полковник Клине, сложив карты, удалился. Я снова подошел к герру генералу и обратился к нему:

— Герр генерал, наши в Сен-Юбере расстреляли французских и британских офицеров.

Я сказал ему это таким тоном, каким рассказывал отцу о проделках своих старших братьев.

Эта новость не на шутку расстроила герра генерала.

— Кто это там расстреливает пленных? — осведомился он.

— СС, — вмешался в разговор Крендл.

— Полиция СС, — счел необходимым уточнить я.

— Проклятый идиот Кнауэр! — вскипел герр генерал, с силой хлопнув по спинке стоявшего у столика стула.

— Дай мне 72-ю вермахта!

Я бросился к прицепу и без особых церемоний выставил оттуда приблуду-радиста. Тот без слов подчинился. Я тут же связался со штабом 72-й вермахта, велев Крендлу сбегать за герром генералом. Мне пришлось миновать трех или четырех радистов, прежде чем я получил возможность услышать голос адъютанта полковника Вильфрида Кнауэра, командующего 72-й. Я ввел его в курс дела, и вскоре герр генерал обратился к командующему.

— Герр Кнауэр, — начал Роммель. — С каких это пор СС верховодит в моем окаянном городе?

Прием был отличным, и голос Кнауэра был хорошо слышен на всех частотах.

— Прошу прощения, герр генерал. ОКВ прикомандировало СС к нам только в Рошфоре.

— Что они там, с ума посходили? Расстреливать пленных!

— Офицеров, — внес коррективы я. Будто герр генерал в них нуждался!

— Мне об этом ничего не известно, — заявил полковник Кнауэр.

— А почему вам это не известно? — недоумевал герр генерал. — Какой мне толк от офицера, который не в курсе того, что происходит на вверенном ему участке?

Во время атаки Сен-Юбера, хотя детали мне не были известны, пехотинцы 72-й появились откуда-то с восточных предместий города.

— Через два часа жду от вас детального отчета, — предупредил герр генерал, швырнув микрофон. Повернувшись ко мне, он спросил:

— Сколько всего было пленных?

— Человек 10, герр генерал. Возможно, даже 12.

— Я бы сказал, их было человек 20, — встрял стоявший у дверцы прицепа Крендл.

Герр генерал наградил его таким взглядом, что моего водителя словно ветром сдуло. Я даже не заметил, как он успел юркнуть в свой «Опель Блиц». А Роммель вновь вопросительно посмотрел на меня.

— Их было 15 человек, герр генерал, — ответил я. Уже покидая прицеп, он бросил:

— Не потерплю у себя подобного самоуправства! Резко повернувшись, герр генерал распорядился:

— Обеспечьте прибытие транспортов «Ю-52» забрать раненых! Пусть приземлятся на дороге к северу отсюда, там полно мест для посадки.

Я тут же оповестил дислоцированные в Динане люфтваффе, передав приказ Роммеля о присылке транспортных самолетов «Ю-52» и о месте их приземления на участке шоссе севернее Сен-Юбера. Кроме того, сообщил в санитарную роту, чтобы те обеспечили прибытие санитарных машин к месту посадки самолетов. И они прибыли в указанное место как раз вовремя.

Тем не менее я чувствовал, что мне необходимо прояснить кое-что с герром генералом. Извиниться перед ним за то, что я очертя голову ринулся атаковать Сен-Юбер в составе резервной роты, даже не согласовав этот шаг с ним. Я нашел его у стола, Роммель складывал карты, готовясь к совещанию с офицерами штаба.

— Прошу извинить меня, герр генерал, — произнес я. Он покачал головой, словно говоря: ну, какие тут могут

быть извинения и прощения.

— Лучше отправляйся поешь, — ответил он. — Как только мы пополним запасы и я закончу совещание, мы отправимся на север к реке Семуа. Как считаешь, рядовой? Стоит мне войти во Францию у Вертона или нет?

— Простите, я не...

Генерал явно был разочарован таким ответом.

— Бог ты мой, Кагер! Ну, научись хотя бы иногда принимать решения!

Сокрушенно покачав головой, он вдруг улыбнулся, словно понятной ему одному шутке. Когда он ушел на совещание со своими штабистами, я во весь голос радостно рассмеялся.

Лишь во время приема пищи можно было побыть наедине с собой. Надо сказать, наши бойцы были настроены по-разному во время обеда, в особенности после только что завершившейся схватки с неприятелем. Одни, получив свою порцию, усаживались в компании товарищей, жевали и слушали их байки. Другие предпочитали не задерживаться и просто уходили куда-нибудь в сторону спокойно поесть. Про таких говорили, что, мол, они едят «в своем тесном кругу». А пресловутый «свой круг» состоял из одного-единственного человека. И вот, бывало, идешь с котелком и видишь, как бойцы, рассевшись по одному метрах в трех друг от друга, уписывают войсковой харч. К таким обычно не привязывались, уважая их потребность побыть в одиночестве. Даже офицеры, и те считались с ними и, если возникала необходимость обратиться к такому едоку в «тесном кругу», вели себя в высшей степени корректно, будто речь могла идти об отправлении некоего солдатского ритуала, о священнодействии. Я в тот день тоже предпочел замкнуться в персональном «тесном кругу», вспомнить погибшего Грослера, расстрелянных пленных офицеров, других наших убитых и раненых.

Были и такие, что даже плакали за едой в пресловутом «тесном кругу». И это не считалось проявлением слабости. Я в тот день слез не проливал, видимо, оттого, что увиденное настолько потрясло меня, что мне уже было не до слез. Прекрасно помню, как меня еще днем раньше задевало за живое явное нежелание бельгийцев сложить оружие. С какой стати им вздумалось грудью защищать этот несчастный Сен-Юбер? Я знал, что многим германским полкам и даже дивизиям пришлось за овладение Бельгией заплатить весьма высокую цену, что и бельгийцы, и французы, и британцы, действовавшие на других участках, дрались ничуть не хуже защитников Сен-Юбера.

Нет, так просто во Францию нас не пустят. Меня бесило осознание этого, как бесил тот самый офицер полиции СС, который с одинаковым равнодушием воспринял и гибель Грослера и отдал приказ о расстреле пленных офицеров.

Помню, что тогда я достал карандаш и бумагу и попытался написать письмо домой. «Дорогая и любимая семья», только и сподобился написать я, поскольку не в силах был облечь в слова увиденное и пережитое мною за тот день. Пришлось отложить эту затею с посланием родителям с фронта. Не мог я писать о том, чего ни им, ни мне самому не понять никогда.