Гюнтер Фляйшман - По колено в крови. Откровения эсэсовца

Грослер, войдя в квартиру, чуть ли не на четвереньках пробрался к балкону. Повернувшись, он недоуменно посмотрел на супругов.

— Les cloches, — пояснила женщина.

— Колокола, — перевел я.

Примерно в 200 метрах возвышалась колокольня. Оба солдата, вскинув винтовки, стали прицеливаться, но на таком расстоянии никакого снайпера, конечно же, не разглядели.

По «Петриксу» мне с грехом пополам все же удалось связаться с мотопехотинцами, и я попросил их, по возможности, дать несколько выстрелов из фаустпатронов или орудий по колокольне. Они ответили, что оттуда, где они на данный момент находятся, далековато, — дескать, пушка не добьет, а фаустпатроны у них все вышли. Так что оставалось лезть на крышу, срочно связываться с герром генералом и просить его, чтобы он организовал залп 8,8-см по колокольне.

Когда мы выбрались на крышу, я увидел, что 8,8-см приступили к обстрелу указанного генералом сектора, причем не дожидаясь, пока я передам сообщение от герра генерала. Я тут же связался с Железным Конем, и рекогносцировщик сообщил мне, что герр генерал выслал в распоряжение батареи вестового. И я понял, что Роммель сидит в своем «Железном Коне» без связи с артиллеристами. Их батарейная рация забарахлила. Пока я переключался на другую частоту, наш Грослер рухнул на крышу, выстрел донесся лишь секунду спустя. Кровь фонтаном ударила из простреленного затылка. И тут я, сам того не желая, попытался взять у него автомат, но он, мертвой хваткой вцепившись в оружие, никак не желал расставаться со своим «МР-38». Изо рта умиравшего Грослера вырывались лишь нечленораздельные, булькающие звуки. В конце концов хватка ослабла, и я забрал оружие. Кто-то из бойцов в страхе выкрикнул:

— Ты заметил снайпера? Откуда он бьет? Где он засел? В ответ рядом с нами в плитки крыши ударила пуля. По

оставленной ею полосе мы смогли определить приблизительное направление — с юга на север.

— Я вижу, вижу его! — воскликнул наш солдат.

Примерно в двух кварталах от нас мы разглядели крытую темно-красной черепицей крышу дома, а чуть ниже крохотное мансардное окошко. Наши бойцы сразу же принялись палить по нему из винтовок, а я попытался связаться с батареей 10,2-см орудий. В этот момент раздалось несколько выстрелов подряд, заставивших нас вжаться в черепицу крыши. Я не сомневался, что это дело рук засевшего на колокольне снайпера. Намеренно указав артиллеристам 10,2-см орудий чуть большую, чем на самом деле, дистанцию, я преследовал одну цель — я не хотел допустить, чтобы во время их обстрела от осколков снарядов пострадали наши же солдаты на прилегавших улицах. Во время стрельбы я корректировал их огонь, и в конце концов после двух прямых попаданий сооружение рухнуло.

Пока мы оставались на крыше, резервная рота сумела вызволить из окружения мотопехотинцев, и мы, уже втроем, смогли вернуться на рыночную площадь. Едва я оказался там, как ко мне подскочил Крендл. Мы оба были без ума от радости, что наш рейд завершился благополучно, по крайней мере, для нас с ним.

И хотя сражение за Сен-Юбер еще не завершилось, исход его был предрешен. Бои переместились в северную часть города. Я подошел к представителю военной полиции, занимавшемуся пленными бельгийцами и французами, и сообщил ему, что на крыше здания остался погибший ефрейтор вермахта. Где именно, я показал.

— Эх, парень, парень, — по-дружески фамильярно ткнул он меня в бок. — Мне-то какое дело до этого — я пока что не в похоронной команде.

И демонстративно отвернулся, взмахами руки подгоняя пленных к ожидавшим их грузовикам. Вот тогда я впервые и увидел нарукавную нашивку с надписью «СС «Мертвая голова».

Глава 4. Мрак сгущается

Утолив жажду из фляжек, мы с Крендлом стали обсуждать события в Сен-Юбере. Среди уличных руин силы полиции СС выискивали пленных, потом их выстраивали в несколько групп, усаживали на грузовики. Один из офицеров полиции СС, отобрав несколько человек британских и французских офицеров, велел им стать у стены пекарни. Бельгийских же офицеров строем увели куда-то.

Как только их увели, офицер СС вместе с подчиненными стали изымать у британцев и французов документы. Пленные пытались убеждать, даже протестовать, но безрезультатно — офицерские книжки стопкой складывали на земле. Неприятельские офицеры стояли лицом к стене, а мы с Крендлом и еще несколькими солдатами 7-й танковой и 2-го полка СС «Дас Райх» с ужасом наблюдали, как солдаты по приказу офицера полиции СС вскинули винтовки и дали залп по стоявшим у стены французским и британским офицерам.

Что здесь творится? Ведь это вопреки всем правилам ведения войны! Мы в голос пытались протестовать, но какой-то обершарфюрер полиции СС призвал нас к порядку, распорядившись, чтобы мы возвращались к своим подразделениям. Бои в северной части Сен-Юбера завершались, в город постоянно прибывал наш транспорт.

Герр генерал воспользовался резервной ротой, чтобы как можно скорее покончить со штурмом Сен-Юбера. Герру генералу ни к чему были затяжные бои, вот поэтому он и решил бросить на защитников города все имевшиеся в его распоряжении силы.

Танки «тигр IV» до сих пор находились за городом, мы с Крендлом сами в этом убедились, возвращаясь к себе. Не могу сказать точно, сколько наших погибло, но потери впечатляли. Довелось такое видеть, на что даже в приказном порядке глядеть не станешь. И при виде обезображенных трупов мы с Крендлом в один голос утверждали: да, поделом этим чертовым французам и британцам, они заслужили, чтобы их поставить к стенке.

Теперь мне стыдно за эти слова. Никто не заслуживает, чтобы его без суда и следствия поставили к стенке и хлад-нокровно прикончили. Это уже не война, а зверское убийство вопреки всем правилам ее ведения. Буду честен: когда увидел своих раненых и убитых товарищей в Сен-Юбере, подобные мысли мне в голову не приходили — в конце концов, кем был я? Семнадцатилетним мальчишкой, неспособным сложить отдельные события в целостную картину. Я не желал признаться, что мы, немцы, а не кто-нибудь, начали эту войну, и что мы вторглись в Бельгию. И какой-нибудь бельгиец или француз, поглядев на наших раненых и погибших, наверняка тоже сказал бы: мол, все справедливо, эти заслужили такую смерть, сами виноваты.

Возможно, я искренне верил тогда, что французские и британские офицеры на самом деле заслуживали расстрела, во всяком случае, спорить с этим не стану. Вероятно, мне тогда казалось, что такова расплата за содеянное ими в отношении наших солдат и моих товарищей. Помню, как я видел обручальные кольца на мертвых пальцах, выпавшие из разодранных пулями ранцев листки недописанных писем домой, носимые ветром по полям Бельгии. Мы не обращали внимания на мольбы раненых о помощи. И не потому, что война успела ожесточить наши сердца, а потому, что мы попросту не знали, как и чем им помочь — мы ведь не были ни военврачами, ни санитарами. Впрочем, большинству уже не в силах были помочь ни военврачи, ни санитары, никто на свете. И мы не останавливались, потому что не могли смотреть, как они умирают на наших глазах. И с Крендлом мы ничего подобного не обсуждали — какой смысл? Такова была жестокая правда войны, и мы оба понимали это. Мы говорили о боях, о том, как пленных французов поставили к стенке, о том, как поскорее выбраться из этого Сен-Юбера. Словом, мы говорили о чем угодно, лишь бы отвлечься и не слышать стенания раненых.