Реквием разлучённым и павшим - Юрий Фёдорович Краснопевцев
Слово «шпионаж», произнесенное во второй раз, теперь уже не произвело на Алтайского такого ошарашивающего впечатления.
— Шпионаж я понимаю как тайные и, значит, наказуемые действия для получения секретных сведений о враждебном государстве на его территории или как тайное проникновение на чужую территорию для сбора разведывательных данных. Правильно? — спросил Алтайский. — При чем здесь билетная касса, и какие действия в ней могут быть названы шпионскими?
— Вы продавали билеты служащим советского консульства?
— Конечно, продавал! Мало того, сотрудники консульства Ситенков и Солдатов только ко мне и обращались.
— Вы записывали фамилии отъезжающих?
— Записывал. Для всех европейцев, в том числе для советских граждан и эмигрантов, было обязательным предъявлять при покупке билета разрешение на поездку.
— А что вы записывали при продаже билетов сотрудникам советского консульства?
— То же, что и при продаже всем европейцам: номера паспортов, фамилии, когда и куда едет…
— Ну вот и достаточно.
Алтайский изумленно заморгал глазами, ткнул очки к переносице и уставился на капитана. Он смотрел на следователя как бы впервые, хотел и не мог понять: с одной стороны, безусловно высокоразвитый интеллект, с другой — совершенно невообразимый крючкотвор, ищущий преступление там, где его нет.
— Может быть, вы думаете, что я записывал отъезжающих по собственной инициативе? Но это не так! Это одна из служебных обязанностей кассира. Я записывал данные о клиенте в присутствии самого клиента по его документам в специальной служебной книге с графами вопросов. Эта книга — оправдательный документ для билетной кассы. Продавать билеты европейцам без предъявления ими специального разрешения билетная касса не имела права…
— А вы подумайте, — перебил капитан, — нужны ли были эти записи билетной кассе?
— Конечно, нужны! — живо подхватил Алтайский. — Представьте себе: кто-то звонит по телефону или приходит и спрашивает: «когда уезжает итальянский консул Маффей», или «нет ли у вас данных, с каким поездом уезжает Шаляпин», или, в конце концов, «когда уезжает госпожа Вожель-Гест, господин Борыкин»… Понимаете, улучшался сервис, то есть уровень обслуживания, а это главное в работе туристических контор. Каждый обращавшийся был для нас потенциальным клиентом, чем быстрее и точнее мы давали справку, тем больше могла быть уверенность, что при поездке этот человек обратится именно к нам за билетами уже для себя и, следовательно, билетная касса заработает свои пять процентов от стоимости проданных билетов…
— Не хитрите, Алтайский! — снова перебил капитан. — По-моему, вы хотите спрятать концы в воду, потому что умалчиваете о главном! Кому вы эти сведения передавали? Полиции, жандармерии, разведке?
— Ну, знаете! — вспыхнул Алтайский. — Спрашивать: кто звонит, откуда звонят — это было бы верхом бестактности! Так бы и сказали, что в туристбюро сидят жандармы, а это значило бы потерять клиентуру и заработок.
— Значит, вы не отрицаете, — неумолимо продолжал капитан, — что сведения о служащих советского консульства и дипломатических курьерах вы могли сообщить и в полицию, и в жандармерию, и представителю разведки?
— Повторяю, я обязан был отвечать любому, — зло и безнадежно сказал Алтайский, уже не рассчитывая, что ему удастся что-то объяснить толком. — Я обязан был давать справки независимо от того, было ли у спрашивающего полицейское или жандармское удостоверение или не было! К тому же вам, наверное, известно, что машину советского консульства всегда сопровождала другая, набитая японцами. За каждым советским служащим ходили по пятам два-три шпика… Чтобы отъехать от Харбина на 20 километров, русским требовалось разрешение из полицейского управления… Все это я говорю к тому, чтобы вы себе представили ненужность справки об отъезде работников консульства из билетной кассы.
— А не было ли у вас случаев, когда какие-либо неофициальные лица просили вас специально сообщить об отъезде сотрудника консульства? — Тяпцев сделал ударение на слове «специально».
— Такой случай был! — не раздумывая, сразу ответил Алтайский. — Я его очень хорошо помню, потому что он связан с эпизодом, заставившим меня поставить жирный крест на всех «авторитетах» старой чиновной Росии…
Капитан молча поднял на подследственного глаза.
— В Харбине, — начал Алтайский издалека, чтобы следователь его наверняка понял, — было много всяких «бывших людей» — царских губернаторов, генералов, чиновников, аристократов. Многие их них опустились, потеряли человеческое достоинство, не только сановитость. И тем не менее среди эмигрантов было принято уважать чины, если, конечно, их обладатели не валялись под забором…
— Это мне известно, — улыбнулся капитан.
— Смешно вспоминать глупости, которые приходилось порой слышать, — тоже улыбнулся Алтайский. — Сидят где-нибудь на уличных скамеечках такие голодранцы, что диву даешься — откуда они взялись, «стреляют» у прохожих папиросы и рассуждают: кому из них и какой государственный пост можно доверить в освобожденной от большевиков России… Конечно, были среди них и те, кто сумел сохранить деньги или получить хорошо оплачиваемую работу. Такому бывший высокий чин продолжал служить, помогал создавать ему ореол «непререкаемого авторитета», о котором можно было говорить только уважительным шепотом. Конечно, фальшь таких «авторитетов» я понял не сразу, был молодой и дурной… Но пора перейти к сути дела. Однажды в нашей билетной кассе зазвонил телефон. Снял трубку китаец, знавший десяток русских слов, ответил по-русски «ваша подождать» и передал трубку мне.
Мужской голос спросил: «Когда уезжает сотрудник советского консульства Свечников?»
Алтайский невольно остановился, потому что капитан, услышав фамилию, вдруг резко откинулся на спинку стула, немного смутился этого движения, и, наклонив голову, постарался изобразить прежнее безразличие к словам подследственного. Но при этом он на мгновение еще раз поднял глаза, встретился взглядом с глазами Алтайского, и тот понял: нет, не равнодушие было в глазах капитана!
Восстанавливая нить прерванной мысли, Алтайский продолжил:
— Мужской голос спросил, когда уезжает Свечников? Я посмотрел в книгу записей, этой фамилии там не было, я так и ответил. Часа через два тот же голос повторил вопрос. Я, уже не заглядывая в книгу записей, ответил, что билетов для Свечникова не брали. На следующий день звонок повторился еще раз. На сей раз после моего отрицательного ответа голос обратился с дополнительной просьбой: когда билет будет продан, сообщить об этом по такому-то номеру Михайлову… Затем появился и сам Михайлов, которого представил директор билетной кассы: «Это Михайлов-сын, ему нужно давать любые справки по телефону». Я ответил, что это входит в сервис, поэтому особого предупреждения делать не надо.
Капитан, не пропуская ни слова из рассказа Алтайского, выводил карандашом какие-то фигурки на лежавшем перед ним листе бумаги.
— Фамилия Михайлова мне ничего не сказала. Заинтересовавшись, я решил спросить об этом человеке Верейского. Тот пояснил, что Михайлов очень уважаемый человек, бывший министр финансов, а сейчас советник
