Евгений Фокин - Хроника рядового разведчика. Фронтовая разведка в годы Великой Отечественной войны. 1943–1945 гг.

Теперь, когда пленный был в наших руках, Дышинский должен доставить его в расположение своих войск любой ценой. Он с сожалением посмотрел на взошедшую, хотя и ущербную, луну. Раздвинув тучи, она с любопытством старалась взглянуть вниз.

«Да и время позднее, — прикидывает взводный, прорабатывая свой вариант дальше. — От полуночи до четырех часов всем спать хочется, в том числе и немцам. На худой конец, мотоцикл может вести и Пратасюк. Но сумеет ли ночью? Да и мотоцикл незнакомой марки».

— Иван, справишься? — строго спросил у Пратасюка комвзвода, показывая на мотоцикл.

— Запросто, товарищ младший лейтенант, вот только посмотрю и…

— Не запросто, а конкретный ответ нужен, — перебил Дышинский. — На всякий случай будь готов к этому.

«Ночь довольно темная. Опять начал накрапывать мелкий дождь. Пленный не проявляет особого беспокойства. Будет, по-видимому, спокоен и по дороге к линии фронта. А может, это уловка врага?» — снова и снова размышлял командир. Да, это было заманчиво и рискованно. Но он все больше и больше утверждался в целесообразности осуществления своего дерзкого плана. Это был неординарный случай, но коль уж судьбе довелось свить этот «калмыцкий узелок», то и разрубить его надо тоже оригинальным способом.

— Ч то будем делать с мотоциклом? — начал шепотком, перебив весь ход мыслей, Пратасюк. — Осмотрел. Хорошая машина. Даже у коляски есть ведущие колеса. Бросать жалко.

— А мы и не будем.

— А кто поведет?

— Немец! Пленный!

Вначале этим словам никто не придал особого значения: то ли шутит, то ли всерьез. Бесспорно, способом возвращения были озабочены все.

Дышинский подходит к пленному, снимает с него камуфлированную плащ-палатку и укрывается ею. Насколько позволяла темнота, осмотрел мотоцикл. Немец, наблюдая за его действиями, начал, по-видимому, догадываться о намерениях разведчика.

— Zieht das Motorrad alle sieben?[2]

— Ja, ja,[3] — последовал поспешный утвердительный ответ.

— Развяжите ему руки, — попросил командир. — Anlassen![4] — приказывает он немцу. Тот направился к мотоциклу, потирая на ходу затекшие от веревки руки, бегло осмотрел его. Постучал по баку, нажал на стартер, и он легко завелся.

— Faren! Ich warne, — говорит Дышинский, — ist die Parole falsch oder sckriest du um Hilfe, dann schlys mit dir. Ohne Befehl micht anhalten! Kein Laut! Ich schieße ohne Warming! Ist klar?[5]

* * *

Для убедительности командир поясняет и жестами перед самым носом немца, что от него требуют и что его ожидает в случае неисполнения приказа. Пленный садится за руль с веревкой вокруг пояса, конец которой Пратасюк укрепил узлом на коляске. За ним на сиденье — взводный. Он отдает последние распоряжения:

— Пока будем выбираться из балки, вам придется меняться — одни бегут, другие едут, потом наоборот. Как поднимемся вверх — всем в коляску. Пилотки снять и убрать. Поедем медленно. Будьте начеку. Огонь — по моей команде. — Потом он снова обращается к нашему «языку» и говорит ему на ухо тихо и твердо: — Nicht schreien! Nicht um Hilfe rufen! Keine Fragen beantwortn! Sonst bist du tod! Vorwärts![6] — чуть выждав, со вздохом облегчения командует Дышинский, когда половина разведчиков забралась в коляску. Его пистолет упирается в бок немцу.

Мотоцикл вздрогнул и, легко взяв с места, выехал на дорогу, деловито урча мотором, пополз в гору, изредка бросая в бегущих за ним ошметки грязи. Бежать ребятам тяжело, ноги скользят. «Лишь бы не упасть», — думает Сидоркин, а подошвы сапог, как назло, попадают в такие места, что ему кажется — вот-вот упадет или вывихнет ногу. Через несколько минут балка остается позади, и все забираются в коляску. Под колеса неторопливо побежала давно не езженная, но вполне сносная дорога, освещаемая только узким лучиком фары. Вести машину в темноте было крайне трудно. Разведчиков мотало из стороны в сторону, и казалось — вот-вот вышвырнет из коляски. Но теперь, когда все помыслы командира и наши были сосредоточены на одном — лишь бы скорее и благополучно проскочить передний край, на комфорт при передвижении не обращали никакого внимания.

«Может, мы подвергаемся излишнему риск у, что едем при свете фары? Но еще хуже будет, если выключим, — рассуждал Дышинский. — Это будет подозрительно и еще больше привлечет внимание любопытных: кто в такую темень отважился ехать без света?» Свет фары был нашим талисманом-хранителем, открытым пропуском при движении по территории, занятой противником. А может, лучше все-таки пешком, уже освоенной нашей техникой скрытого передвижения? Как в песне, которую на днях напевал Пратасюк:

…Там, где смелый проходит с опаской,Я, разведчик, пройду не дрожа.Я не сдвину ни камня, ни ветку,Промелькну, точно капля дождя.По неписаным строгим законам разведкиОтвечаю я сам за себя…

А разве в этом случае исключается риск? Риск — везде риск! Ни выстрела, ни всполоха ракет. Но дыхание опасности ощущается почти физически. Пока тихо. Но эта тишина давит на нервы, вызывает внутреннюю тревогу, заставляет напрягаться каждую жилку. Беспокоил и холод. Мокрая одежда при езде леденила тело, порой даже притупляя чувство опасности, подстерегающей на каждом метре дороги.

Внезапно, хотя этого момента все ждали, в свете фары появились двое. Что-то сейчас будет? Они идут нам навстречу. Приближаемся. Автоматы наготове. Ждем команды. Немцы что-то кричат. Дышинский привстает и тоже что-то кричит и освещает их лица фонариком. Сильный луч слепит им глаза, мотоциклист прибавляет газа, и мы проносимся мимо. Это, по-видимому, нас и спасло. Нашему командиру всегда помогала находчивость, безудержная отвага, но основанная на смелости и трезвом расчете.

Скоро должна быть передовая. Это самое главное. А мотоцикл бежит, тарахтит, глотая километры. Хорошая, накатанная дорога проходит где-то в стороне, что, конечно, нам на руку. А вокруг нас темнота да перемигивающиеся звездочки Млечного Пути. Бежит время, бежит из-под колес дорога. Впереди уже отчетливо видим всполохи ракет. Теперь это наш основной ориентир.

«Успели ли фашисты заминировать подходы к переднему краю? — мучительно думает Дышинский. — Вроде бы не должны. Не должны успеть по времени».

Мы еще больше напряглись, приготовились, застыв в неудобных, напряженно-томительных позах. Каждый готов был к тому, что в любую минуту нас могут остановить или просто врезать автоматную очередь по этой подозрительной куче тел. В короткой и кровавой схватке мы можем и погибнуть. И никто не узнает об этом. Хоть и страшно, но мы, разведчики, часто идем на сознательный риск. Постоянно испытывая горечь безвозвратных потерь, мы быстро познавали не на словах, а на деле святую боевую дружбу. Мы быстро взрослели и осознанно отдавали себе отчет в том, чем занимаемся. Наша работа — наш долг. И мы свято стремились его выполнить. «Если и обстрелянные солдаты нередко теряются в ночном бою, то мы, разведчики, на это не имеем права. И как бы нам ни было тяжело и страшно — мы должны преодолеть все», — не раз говорил нам Дышинский.