Роман Добрый - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

— Плохо, хозяин. Собака всю ночь выла. И так-то заунывно...

— На то и пес, чтоб лаять да выть, — сухо отрезала хозяйка.

— Это справедливо, — поддакнул Путилин.

— Что же, любезный друг: торговать будешь у нас? — продолжал хозяин.

— А то как же? Скоро начну. А потом, к вечерку и дальше в путь двинемся.

И весь день мы торговали.

Торговля шла наславу. Почти все, что было, пошло по хорошей цене.

— Помилуй Бог, если бы я не был начальником сыскной полиции, я с удовольствием сделался бы деревенским фургонщиком! — тихо прошептал мне мой великий друг.

Особенно выгодной покупательницей оказа­лась молодуха Артемьева.

— Ох ты, раскрасавица моя! — подбивал ее Путилин. — Еще на синенькую разорись! Ишь у тебя какие денежки новенькие!

— Сама работала! — задорно отвечала молодуха.

— А не свекор с муженьком твоим?

Я заметил случайно, как побледнела при этом мо­лодая женщина.

Вечером мы распростились с нашими хозяевами и со всем селом Бараны.

— Так не страшно ехать-то нам? — опять спросил Путилин самого Артемьева.

— Не боись... Никто нас не съест, — хмуро ответил он.

Мы тронулись в путь.

Потянулось однообразное, прямое, как стрела, шоссе, с его неизбежными верстовыми столбами.

Путилин был невозмутимо спокоен, а я, каюсь, испытывал и тревогу и недоумение.

— Скажи на милость, Иван Дмитриевич, куда это мы устремляемся с тобой?

— Все прямо, — последовал лаконический ответ.

Мы проехали с час с чем-то, сделав двенадцать верст. Путилин круто остановил лошадь.

— Смотри, доктор, вот то знаменитое место, где произошло ограбление почты.

Налево возвышался высокий длинный пригорок, по краю которого тянулся перелесок из могучих высоких сосен. На желтом фоне песка эти сосны выделялись особенно рельефно.

С правой стороны тянулся довольно глубокий и длин­ный овраг, густо поросший кустарником.

Чем-то бесконечно тоскливым, унылым веяло от этой местности и чувство ноющей тоски невольно закра­лось в мою душу.

— Подержи лошадь, я спущусь в обрыв, — сказал Путилин и быстро скрылся в овраге.

Пробыл он там с полчаса.

— Ну, а теперь поедем как можно быстрее дальше! — возбужденно воскликнул он и стал настегивать нашу сытую, сильную лошадку.

Через два часа мы подъехали к почтовой станции. Я не буду описывать ее вам, потому что вы знаете, что та­кое представляли и представляют из себя эти российские почтовые этапы.

Путилин прошел к станционному смотрителю.

— Вы — станционный смотритель?

— Я. А тебе что надо?

— Нет, вы уж меня не тыкайте, любезный, этого я не люблю. Телеграмму получили?

— Позвольте, ты кто... кто вы такой? — опешил смотритель.

— Начальник Санкт-Петербургской сыскной полиции генерал Путилин.

И Путилин подал ему свою подорожную.

Смотритель вытянулся, побледнел и, заикаясь, пробормотал:

— Как же так... ваше превосходительство... в таком наряде...

— Не ваше дело. Получили телеграмму?..

— Никак-с нет.

— Ну так вот что: скоро сюда прибудет почта. Командование всем, здесь находящимся, переходит в мои руки. Скажите, кто этот мужик, который трется около станции? Вон он, смотрит.

— Это, ваше превосходительство, мужик из села Бараны.

— Что он здесь делает? 

— Доставляет нам овес и сено из своего села.

— Ага! Слушайте меня: вы сейчас должны выйти и громко заявить так, чтобы он услыхал, что сегодняш­ней ночью прибудет сюда и проследует дальше денеж­ная почта. Поняли?

Смотритель побледнел.

— Ваше превосходительство, осмелюсь доложить, зачем же это? Тут-с происходят часто нападения на почту, так что следует избегать огласки, когда именно проследует почта, держать это в секрете.

Путилин улыбнулся и ласково потрепал смотрителя по плечу.

— Вы честный и хороший служака, но в данном слу­чае надо поступить так, как я приказываю, а почему, вы узнаете позже. Идите и делайте.

Путилин стал наблюдать, стараясь быть незамеченным, из окна станционной комнаты.

— Приготовить лошадей, Васюков! — раздался на крыльце станции зычный голос. — Сегодня ночью приедет денежная почта.

Прошло несколько минут. Путилин не отрывался от окна.

— Ого! Скорехонько собрался, — услышал я его бормотание.

Станционный смотритель, бледный от волнения, суе­тился около Путилина:

— Не угодно ли вашему превосходительству чайку? За­кусить?..

— А что же, это можно! Благодарю вас, голубчик. Мне и моему другу доктору не мешает подкрепиться!

Пока в боковой комнате нам собирали угощение, Пу­тилин нервно потирал руки.

— Неужели произойдет какая-нибудь досадная за­минка в прибытии почты? — несколько раз вырывалось у него.

Но вот, около одиннадцати часов вечера к почтовой станции подкатила она, вожделенная почта.

Лицо Путилина просияло.

— Пол победы, пол победы! — радостно воскликнул он.

Я, хоть убей меня, ровно ничего не понимал во всей этой странной, таинственной истории.

Почти вслед за почтой прибыли четыре казака.

— Позовите сюда двух казаков! — отдал распоряжение смотрителю Путилин. Те быстро явились.

— Здравствуйте, братцы! Знаете, кто я? — Казаки опешили.

— А кто? — спросил старший.

— Инструкцию получил от начальства?

— Так точно.

— Ну, так я вот и есть генерал Путилин, а это попутчик мой. Помилуй Бог, какие бравые молодцы!

— Здравия желаем, ваше превосходительство! — с довольными лицами гаркнули казаки.

— Ну, а теперь слушайте меня внимательно.

И Путилин начал что-то тихо с ними шептаться.

Он говорил довольно долго, после чего казаки быстро вышли и привели почтальона и ямщика. За ними шел смотритель.

— Запереть их в отдельную комнату, дав выпить и закусить, и не выпускать до тех пор, пока вы не получите распоряжения! — властно приказал Путилин.

Когда я, переодетый в костюм ямщика, вышел са­диться в почтовую бричку, казаков уже не было.

— А где же казаки, Иван Дмитриевич? — спросил я Путилина-почтальона. — Неужели мы рискнем ехать одни?

— Обязательно, — невозмутимо ответил Путилин.

— А почему же не с казаками?

— Потому что они уже уехали.

— Куда?

— Туда! — махнул рукой мой гениальный друг. — Ну-с, доктор, садитесь и помните, что вы — ямщик, а поэтому — не угодно ли вам править!

Станционный смотритель с бледным, растерянным лицом с глубоким изумлением глядел на нас. Что думал этот честный, скромный служака? Все, что про­изошло на его глазах, было до такой степени странно, непонятно для него, что он, наверно, считал или себя, или нас спятившими с ума.