Борис Соколов - Врангель

Думается, однако, что офицеры и Врангелю не отказали бы в просьбе принять на себя поручение, связанное со смертельным риском. Но барон, в отличие от Кутепова, считал, что выполнение такого рода миссий в России в настоящее время бессмысленно. Если он и пытался создать какую-то агентурную сеть в СССР, то только с целью получения разведданных, чтобы понять, что именно там происходит. Однако нет достоверных данных, подтверждающих, что такая сеть была Врангелем действительно создана. Главное же — Петр Николаевич, имея некоторый политический опыт, прекрасно понимал, что на процессы, происходившие в Советском Союзе, эмиграция воздействовать не в состоянии. Печальный опыт «Треста» его убежденность только укрепил.

Врангель особое значение придавал укреплению веры в Белое движение. Получив в конце января 1928 года письмо от председателя Союза дроздовцев генерала Ползикова с просьбой прислать «бодрящее слово» для помещения в памятную однодневную газету, выпускаемую в связи с предстоящим празднованием десятилетия дроздовских частей, 10 февраля Петр Николаевич откликнулся ярким патетическим приветствием:

«Белая борьба

Белая борьба — это честное возмущение русского человека против наглого насилия над всем для него святым — Верой, Родиной, вековыми устоями государства, семьи.

Белая борьба — это доказательство, что для сотен тысяч русских людей честь дороже жизни, смерть лучше рабства.

Белая борьба — это обретение цели жизни для тех, кто, потеряв Родину, семью, достояние, не утерял веры в Россию.

Белая борьба — это восприятие десятков тысяч юношей, сынов будущей России, в сознании долга перед Родиной.

Белая борьба — это спасение Европы от красного ига, искупление предательства Брест-Литовска.

Не вычеркнуть из русской истории темных страниц настоящей смуты. Не вычеркнуть и светлых белой борьбы.

Генерал Врангель».

Поскольку иностранные и эмигрантские издательства одно за другим отказывались печатать мемуары Врангеля, он передал их главе 2-го отдела РОВСа генерал-майору А. А. фон Лампе для публикации в летописи «Белое дело». В феврале 1928 года барон вызвал его из Берлина в Брюссель, чтобы совместно с ним окончательно отредактировать свои воспоминания. По совету фон Лампе Петр Николаевич назвал их «Записками». Врангель вычеркнул из текста все критические характеристики Николая II и наиболее резкие высказывания в адрес Деникина. Врангель считал, что высказывания такого рода могут только разобщить эмиграцию, а он старался делать всё для ее объединения.

Тем не менее последний приказ по РОВСу от 7 апреля 1928 года, который барон диктовал, уже будучи смертельно больным, был, по существу, продолжением его давней полемики с Деникиным. Он интересен не только содержанием, но и формой, будучи написан не от первого, а от третьего лица:

«В печати в последнее время появилась переписка между Красным Офицером и генералом Деникиным[49] и ряд статей, вызванных этой перепиской.

Бтвнокомандующий относится самым несочувственным образом к опубликованию этой переписки.

Прекрасно понимая, что значительная часть офицеров, находящихся в Советской России, не имела возможности, по тем или иным причинам, принять участие в „белой борьбе“, Главнокомандующий не считает возможным бросить им за это упрек и отдает должное их страданиям под игом большевистской власти. Но вместе с тем Генерал Врангель находит, что сношения с представителями Армии, верно служащей власти, поработившей нашу Родину и удушающей Русский Народ, недопустимо и напоминает „братание“ на фронте, которое наблюдалось в ужасные дни 1917 года.

Опубликование упомянутой переписки вредно еще и потому, что в конечном результате она может посеять в умах сомнение в значении и смысле „белой борьбы“.

Главнокомандующий считает, что „белая борьба“ — это единственная светлая страница на мрачном фоне Российской смуты, страница, которой участники „белой борьбы“ по праву могут гордиться и признания морального значения коей обязаны требовать от всех.

Значение „белой борьбы“, сохранившей честь Национальной России, никогда не умрет.

Что касается вопроса о том, кому в будущей России будет принадлежать первое место, то Генерал Врангель находит даже поднимать его недостойным.

Вопрос этот у участников „белой борьбы“ никогда не возникал, и когда офицеры, не исключая и старых генералов, шли в бой с поработителями Родины с винтовкой в руках рядовыми бойцами, никто из них не думал о том, какие места они займут в будущем, — их одушевляла, как одушевляет и ныне, одна мысль — об освобождении России.

Не может быть места для этого вопроса и после падения большевиков. Когда падет ненавистная власть, поработившая ныне нашу Родину, и воскреснет Национальная Россия, то для каждого будет величайшим счастьем отдать Ей все свои силы, как бы ни был скромен предоставленный каждому удел.

К этому бескорыстному служению Родине мы, по мнению Главнокомандующего, и должны теперь все готовиться.

Генерал Врангель».

Барон был деятелен, не впадал в уныние и верил, что дождется наступления лучших времен, когда сможет исполнить провозглашенную в последнем приказе патриотическую миссию. Ничто не предвещало печального поворота его судьбы и столь стремительной развязки.

В январе 1928 года Врангель заболел гриппом, который протекал в тяжелой форме. Когда 14 февраля фон Лампе приехал из Парижа в Брюссель, он нашел Петра Николаевича уже поправлявшимся. Тот, хотя «не был вполне здоров», почувствовав себя лучше, стал выходить на улицу. Это пренебрежение к своему здоровью, нетерпение деятельного человека, помешавшее ему долечиться, соблюдая постельный режим, привели к роковому исходу.

Восьмого марта 1928 года Врангель вновь основательно простудился и слег. Узнав об этом, фон Лампе написал ему 26 марта: «…Грипп опять уложил Вас в кровать!.. Видимо, рецидив того припадка, который был до моего приезда… Все дела по изданию пишу Ник. Мих. (секретарю Врангеля Котляревскому. — Б. С.), чтобы не досаждать Вам неприятными и назойливыми мелочами…»

Уже после смерти главнокомандующего, 4 мая 1928 года, фон Лампе сообщил генералу Е. К. Миллеру: «…Вдруг в феврале он настоял на моем немедленном приезде в Брюссель, на спешной нашей совместной работе над корректурой записок и на немедленном отвозе их мною в Берлин! Все мои указания, что не надо спешить, Петр Николаевич решительно отвергал и торопил меня всё время!.. По-видимому, у Петра Николаевича было какое-то неосознанное предчувствие, что торопиться надо…» Возможно, Петр Николаевич почувствовал близость смерти и торопился завершить работу над мемуарами.