250 дней в царской Ставке. Дневники штабс-капитана и военного цензора, приближенного к высшим государственным и военным чинам - Михаил Константинович Лемке
9 сентября 1914 г. товарищ председателя Российского исторического музея имени императора Александра III егермейстер князь Щербатов обратился в штаб Верховного главнокомандующего «с убедительнейшей просьбой поручить кому следует делать подбор всех уже печатавшихся и имеющих впредь появиться объявлений, воззваний и прочих подобных распоряжений, как для распространения среди населения пограничных наших пределов, так и на территории занятых нами неприятельских земель, и высылать в Москву в музей. Равным образом покорнейшая просьба высылать и прокламации и объявления, распространяемые германскими и австрийскими войсками». В принципе это удовлетворено, но на практике, конечно, забыто… Канцеляристы Беляевы, Кондзеровские и пр., я думаю, были бы очень рады, если бы вдруг сгорели все дела Ставки – по крайней мере, история не обличит их как никуда не годных военных руководителей.
В ноябре 1914 г. начали поступать дела в полевые отделения; так, на Юго-Западном фронте было собрано 10 000 томов, из них 5000 разобрано и скоро сдано в Москву. На 20 января 1915 г. по Северо-Западному фронту отправлено в Москву 6184 дела, а по Юго-Западному – 40 817; теперь эти цифры значительно больше.
Разумеется, все это собирание организовано чисто канцелярски, по существу никто ничем не интересуется, а многое компрометирующее уничтожается под благовидными предлогами.
30-е, суббота
Сегодня Сергей Михайлович пришел к завтраку за 10 мин до Алексеева и не садился, пока не явился последний.
► Читатель, может быть, удивлен, зачем я часто отмечаю подобные мелочи. Да просто потому, что они всегда имеют значение при нашем строе и при положении, которое занимает царская фамилия, при ее постоянных интригах и при той роли, которую играют истинные работники. Такие мелочи будут освещать вопросы будущему историку наряду с серьезными документами гораздо конкретнее, чем то можно было бы сделать без них. Кажущееся мелочью одному весьма важно для другого, ищущего нескольких дополнительных штрихов к уже составленной им картине. Дневник именно и дорог своей мозаичностью, повторяющей мозаичность текущей жизни.
► Генерал Бонч-Бруевич телеграфировал начальнику штаба шифром, вне очереди, срочно: «Временно главнокомандующий после доклада его величеству об армиях фронта оставил его величеству боевой состав и боевое расписание армий фронта. Доношу об изложенном, ввиду высокой важности и совершенной секретности названных документов».
Попросту Бонч-Бруевич, зная нравы наших придворных холопов, особенно в обстановке поезда, боится, как бы не выкрали эти документы или не разболтали бы потом их содержание, что уже и бывало… Ошибка Плеве, что он так опрометчив.
► Сейчас пришла телеграмма царю от Александры Федоровны из Царского Села: «Крепко благодарю за известие, Татьяна страшно счастлива за полк; тут все то же самое, скучно; нежно целуем, храни Бог. Аликс». Это – всегдашняя ее подпись; Николай подписывает свои к ней телеграммы «Ники». Обычно они переписываются по телеграфу на английском языке, приведенная же депеша дана по-русски, потому что не знали, не придется ли принять ее на какой-нибудь маленькой станции, где телеграфист мог и не знать твердо латинского алфавита.
► Полковник Терехов рассказал об обстоятельствах гибели генерала от кавалерии Александра Васильевича Самсонова, в армии которого он был с самого начала войны. Основная причина гибели II армии – неопытность частей и начальников; они впервые испытали столкновение с хорошо обдумавшим всю операцию противником и попались; не было ни связи, ни тыла, ни обозов, ничего – все в самом хаотическом состоянии, благодаря которому и войска были совершенно деморализованы и дезорганизованы, особенно 13-го и 15-го корпуса. Вторая – ошибка штаба армии, легкомысленно исполнявшего операцию, настойчиво предписанную главнокомандующим фронтом Жилинским, в свою очередь получившим на то приказ Ставки; пошли, ничего не обдумав и не организовав. Недаром попали в плен генералы Клюев, Угрюмов, Преженцов, Пестич, Массалитинов и Ден[66].
При Самсонове все время были начальник штаба генерал-майор Постовский, генерал-квартирмейстер генерал-майор Филимонов, четыре офицера оперативного отделения штаба, два – для поручении и начальник разведывательного отделения. Все остальные чины штаба остались в тылу и гораздо менее повинны во всем происшедшем. Когда началось бегство, отступать пришлось всем. Самсонов и штаб сделали то же самое. Чтобы быть менее заметными гнавшему их противнику, они сошли с лошадей и только уставшего от ходьбы Самсонова усадили потом на коня какого-то встретившегося полковника. Шли долго, до самой ночи. Усталость страшная, разбитость моральная полная… Все сняли с себя погоны и все, что могло выдать их положение и чины. Характерно, что у всех штабных оказались только одна карта и один компас… Ночью решили все-таки остановиться и прилечь в лесу на полтора-два часа. Легли все вместе. Сначала поставили сменную охрану из офицеров же, а потом и тех уложили, видя, что не вынести такой усталости. Часа через два просыпаются – место Самсонова пусто. Начинают звать его – молчание, кричать – ничего. А выстрелы приближаются… Тогда штаб решает, что, зная направление движения, Самсонов найдется, и все идут дальше, приказав денщику генерала отыскать командующего армией. Долго он искал его, наконец нашел в какой-то трясине, и оба пошли по болоту, по колени и выше в воде. Самсонов совершенно изнемог, решил вернуться и найти другую дорогу, вспомнив, что прошли мимо нее. Чтобы не тратить сил зря, он послал денщика назад точнее определить эту дорогу. Тот нашел, вернулся за генералом, а его нет. Солдат кричал, вопил, бегал, рыскал – нет. Наконец ему пришло в голову, что, вероятно, Самсонов сам набрел на путь и ушел по нему уже далеко, а потому денщик решил не искать генерала и идти на соединение со штабными. Явился он через 10 дней, принес даже попону, на которой спал Самсонов в роковую ночь. Подозревали, не убил ли он генерала, не ограбил ли его.
