Вадим Старк - Наталья Гончарова

В июне 1849 года Наталья Николаевна собралась отправить мужу, в ту пору квартировавшему с полком в Риге, ко дню его именин свою фотографию, но предупредила, что если она выйдет «уродом», то выбросит карточку, «чтобы не оставить по себе дурного впечатления». Фотография не удалась, и в подарок вместо нее был послан портрет масляными красками. Наталья Николаевна пишет в начале июля: «Необходимость заставляет меня сказать, в чем состоит мой подарок, — это мой портрет работы Макарова, который сам предложил написать его, хотя я его об этом не просила, и ни за что не захотел взять за него деньги». При этом она подробно инструктирует мужа, как надо обмыть портрет губкой, если к нему прилипнет оберточная бумага. Видимо, он часто прибегал к этому способу, так как позднее она написала: «-..обмывая меня слишком часто, ты сможешь меня смыть».

Наконец, 5 июля Наталья Николаевна пишет Петру Петровичу: «Сегодня или завтра ты получишь мой портрет; отчасти я сдержала слово, так как я не имею возможности приехать в Ригу сама, то меня заменит мое изображение; и, право же, я послала тебе очень хорошенькую женщину — все, кто ее видел, находят большое сходство — это мне очень лестно и позволяет думать, что мое стремление иметь успех у тебя (клянусь тебе — я не желаю других успехов) не так уж нелепо». Она подробно излагает мужу историю появления портрета: «Макаров, автор этого сюрприза, ждет с нетерпением, какое он произведет на тебя впечатление. Я должна тебе рассказать, как любезно предложил он мне свои услуги, чтобы вывести меня из затруднения, в котором я оказалась с дагерротипом и фотографией на руках, из которых ни один не удался. Он пришел однажды утром работать над портретом детей, и мне пришло в голову посоветоваться с ним, нельзя ли подправить мою фотографию. Я спросила его, не может ли в этом помочь Гау. Он ответил, что может быть, а затем, глядя на меня так пристально, что это меня удивило, он сказал: „Послушайте, сударыня, мне так симпатичен ваш муж, я так его люблю, что буду счастлив помочь вам доставить ему удовольствие. Позвольте мне заняться вашим портретом — я схватил характер вашего лица, и вашу голову мне легко будет изобразить на полотне“. Ты можешь себе представить, что я не заставила себя упрашивать, так как я была огорчена оказаться ни с чем после стольких стараний. Он назначил сеанс на другой день, был трогательно точен, три дня подряд я позировала, он меня не утомлял, делая перерывы, и мой портрет был окончен удивительно быстро. Я спросила его о цене. Он не захотел назначить, прося принять его как дар, который он счастлив тебе поднести. Не забудь выразить ему твою благодарность, которую я не премину ему передать. Мы расстались самым дружеским образом, и он обещал время от времени навещать нас».

Это был погрудный портрет Натальи Николаевны с поворотом влево в открытом платье и с прозрачной газовой накидкой. 20 июля она отвечает на письмо мужа, уже получившего ее подарок: «Вот я дошла до вопроса о портрете и счастлива, что он доставил тебе удовольствие. Александрина сделала те же замечания, что и ты. Она нашла, что нос слишком длинный, и сказала это Макарову, который и внес значительные изменения, и стало гораздо лучше, чем было. Выражение рта, по словам тех, кто видел портрет, не совсем удалось, и всё же это один из лучших моих портретов; ты можешь говорить, что художник мне не польстил, но я нахожу, что я изображена такой красивой женщиной, что мне даже совестно согласиться, что портрет похож, и меньше всего я могу сказать, что на портрете я не так красива, как в действительности. По-моему, это чрезвычайно изящная картина, на которую приятно смотреть, за исключением тех некоторых недостатков, которые в ней находят и о которых я судить не могу». Кокетство, свойственное Наталье Николаевне, дает о себе знать и в этих строках, и в следующих: «Что же касается до офицеров, которые находят, что портрет мне не польстил, то я им не верю: ты можешь находить это, потому что ты ослеплен любовью ко мне, — они же говорят это единственно для того, чтобы доставить тебе удовольствие и польстить тебе в том, что для тебя всего дороже — просто я красавица на портрете. Я и не желаю быть более хорошенькой». Еще через два дня она пишет в письме, которое, очевидно, становится частью ее своеобразного дневника в письмах: «Сосредоточься на любовании моим портретом — Макаров обратил меня в такую красивую женщину, что ты легко можешь питать иллюзии своей любви, благо с тобою нет реальности, могущей их ослабить».

После получения от мужа еще одного письма Наталья Николаевна пишет ему 6 августа: «Упрекая меня в ложной скромности, ты делаешь мне комплименты, которые я принуждена принять и благодарить тебя за них, рискуя навлечь упрек в тщеславии. Что ни говори — этот недостаток был всегда чужд мне. Свидетельница моя горничная, которая видела, что, уезжая на бал, я никогда не бывала довольна своею особой. — Ты и тут усмотришь чрезмерное самолюбие, но ты ошибешься. Где та женщина, которая равнодушна к своим успехам, но я клянусь тебе, я никогда не понимала тех, кто создал мне некоторую известность. Но довольно об этом. Ты не захочешь мне верить, я не смогу переубедить тебя, а тема слишком опасна, чтобы не показаться самодовольством, смешным в мои годы». На следующий день пришло очередное письмо мужа с комплиментами в ее адрес. Она отвечает: «Я краснею, читая восторженные слова, которые ты расточаешь мне как настоящий возлюбленный. Ты так взвинтил свое воображение, будучи окружен моими портретами, из которых один прекраснее другого, что, даю тебе слово, я без ложной скромности боюсь, что когда я буду подле тебя, то очарование, которым ты меня украсил, исчезнет перед действительностью, обремененной тридцатью семью годами». Еще через три дня Наталья Николаевна написала: «Я думаю, мне будет трудно предстать перед твоими глазами более красивой, чем какой ты меня оставил. Я вышла из возраста, когда хорошеют, и счастлива, если время не приносит мне новые морщины, — это тоже плюс, ибо всякое изменение будет только невыгодно. Довольствуйся тем, что найдешь меня такою, как я была, и не рассчитывай на лучшее».

Она рассказывает мужу и о своих появлениях в обществе. Например, в письме от 18 августа речь идет о вечере на даче графов Лавалей: «Я была в белом кисейном платье, с короткими рукавами, кружевной лиф, лента и кушак пунсовые, кружевная наколка фасона той зимы с белыми маками и зеленью, твоя кружевная мантилья. В минуту отъезда Александрина отдала мне свой подарок ко дню рождения — очаровательную лорнетку. — Она дала мне ее вчера, потому что моя была весьма мало элегантна. Когда мы приехали, гостей было уже много. Был обед, и дипломатический корпус находился налицо. Твоя старая жена, как лицо незнакомое, привлекла всеобщее внимание, и все наперерыв старались рассмотреть меня поближе». В том же письме она сообщает, что после семнадцатилетнего перерыва возобновила знакомство с графиней Е. К. Воронцовой, которая также была гостьей Лавалей: «Она не могла опомниться; „никогда, сказала она, я бы не узнала вас, потому что, даю вам слово, вы и на четверть не были так красивы, как теперь. Я бы затруднилась дать вам сейчас более 25 лет. Вы показались мне тогда такой тщедушной, такой бледной, такой маленькой, но ведь вы удивительно выросли“. Вот уже второй раз этим летом мне говорят это».