Полное и окончательное безобразие. Мемуары. Эссе - Алексей Глебович Смирнов (фон Раух)
102
Он начинал болеть, жалуясь на печень, потом он умер от рака. Я зашел к нему как-то и увидел в его длинной комнате пролетариев с детьми. Все его вещи они выбросили, а канарейка улетела в форточку.
103
Активную поддержку Патриархом Тихоном тайных посвящений и пострижений в Истинно-Православной Церкви подтвердил и епископ Сергий Дружинин.
104
До пятидесятых годов старики-крестьяне возили ему из Окского имения Величко овощи и фрукты из его конфискованного сада. Везли мешки на плечах, целовали барину руку, а потом целовались в щеку. К моему деду, по дороге в Загорск, заезжали его бывшие хохлушки-горничные и няньки отца из Екате-ринославского хутора, и тоже с ним целовались.
105
Величко был человек читающий, был знаком и с графом Олсуфьевым, и с Успенским, и с академиком Кондаковым до его эмиграции, и с его учеником Сычевым, и с архитекторами Суховым, Барановским, с гравером Добровым. Эти все фамилии я от него слыхал. До революции он был знаком со знатоком усадеб Лукомским. Но к Петербургу как к искусственному городу он всегда относился плохо. Ко всей петербургской культуре, к мирискусникам он был равнодушен. Балеты считал вертепами, где пляшут голые девки.
106
В коллекции были два эскиза Тьеполо.
107
Привезли целый грузовик икон и рукописей, сверху засыпанный овощами для маскировки. Иконы были все небольшие, аналойного размера, а рукописи наново переплетены в старинном стиле с медными застежками.
108
Ко мне Величко был расположен, так как мои тамбовские предки породнились с итальянским скульптором Мартосом, автором памятника Минину и Пожарскому, который Величко считал национальным символом. Моя мать однажды, по моей просьбе, организовала обед, и Величко у нас кушал и хвалил белый соус моей матери.
109
Много мы с ним говорили и о татарах. Наше дворянство наполовину татарское, говорил Величко, и это татарство позволило создать сильную армию. Учил меня Величко и житейской мудрости, довольно лукавой, улыбаясь в свои галльско-малороссийские усы: «Кругом все большей частью глупцы. Вы всегда молчите, не показывайте, что вы умнее их. Глупцы этого не прощают. Миром давно правят жулики, опирающиеся на глупцов. Откровенно говорить можно только с умными людьми и хорошо закрыв двери».
110
Я жил всю жизнь среди людей, но в стороне от них.
111
Когда умер Сталин, то Величко, придя с улицы, где видел, как на Трубной площади давили людей, сказал сестре: «Зоенька, на улице беспорядки, баррикады и казаки избивают людей». Он принял конную милицию за казаков по старой дореволюционной памяти.
112
Но потом сарайчик на откосе сожгли, лаз засыпали, и схорон больше не действовал. Наверное, многие люди вымерли, многие ушли в Заволжье, на Каму, а многие перешли фронт и ушли с вермахтом. Величко как-то обронил о прошедшей войне: «Такие возможности были упущены. Пруссаки проявили в очередной раз свою традиционную узколобость. Поведи они себя по-другому, дошли бы до Урала с музыкой».
113
Мельгунов и князь Жевахов назвали эту охоту «красным террором».
114
В семье Величко жила его воспитанница Тоня — одна из двух сироток, взятых ими после гражданской войны. Иногда там жил племянник Величко, Николай Кириллович — добродушный, похожий на Собакевича инженер, очень далекий и от религии, и от иконописи. Величко он называл «доктором»: «доктор сказал», «доктор купил» и т. д.
115
За старшего в доме осталась Зоя Вадимовна, но она впала в детство. С нею была Тоня и Николай Кириллович. Их всех умело окрутили волки из Патриархии.
116
Плохую роль в дележе наследства сыграл Михаил Иванович Тюлин, гениальный фальсификатор икон 14–15 веков. Он еще до революции поставлял свои иконы Рябушинскому и Васнецову, продавал их и Величко. Был он также основным изготовителем фальшивок в чекистской мастерской Грабаря.
117
Зоя Вадимовна ходила в маразме и только считала связки серебряных боярских пуговиц с бирюзой, и все считала, сколько их осталось, не замечая, что издома вывозили сокровища машинами. Воспитанница Тоня трясла челочкой и сочувствовала передаче икон сергианам, говоря: «Все надо отдать в Епархию. Так сказал Михаил Иванович». В доме Величко появилась масса всяких мародеров, буквально кравших антиквариат. Раньше я этих типов вообще не видел. Как дворянину мне все это было очень противно, и я там старался не бывать. Вся Россия когда-то кому-то принадлежала, и все было расхищено бандитской советской властью и русским народом, давно уже ставшим нацией мародеров. Ни о реституции, ни о люстрации в России никто никогда не вспомнит — ворованное славяне никогда не отдадут, считая это своей кровной добычей. Тоня, на память о Валериане Вадимовиче, подарила мне небольшую подделку Тюлина в старой басме.
118
1,8 Глинку, Мусоргского, Чайковского, Рахманинова.
119
До революции среди русской интеллигенции, часто именно провинциальной, был культ Италии — римской, готической, возрожденческой, но не барочной. Роскошного Берниниевского папского Рима никто не любил.
120
Как ни странно, у Марии Михайловны были некоторые барские привычки — она не любила готовить, наводить чистоту и большей частью сидела в кресле и часами с удовольствием говорила о литературе, живописи и о красотах Италии. Мои родители тоже не любили домашней работы и, когда чуть финансово поднялись, тут же завели прислугу. А вот другие дворяне, которых мне пришлось знать, находили даже удовольствие делать черную работу, ссылаясь как на пример на Льва Толстого, выносившего свои помои, и на Николая II, рубившего в ссылке дрова.
121
Когда кто-то готовил в Европе книгу о Мечёвых, Мария Михайловна передала издателям письма-проповеди отца Сергия, которые он ей присылал из ссылки.
122
А обедали они у тогдашнего ленинского наркома здравоохранения Семашко, которого Введенская знала чуть ли не
