Дэвид Вейс - «Нагим пришел я...»

– Это она так тебе говорила. Всем известно, что у этой женщины припрятана не одна тысяча франков.

– «Всем известно». – Он смерил ее взглядом. – Ты имеешь в виду герцогиню де Шуазель?

Она покачала головой, осуждая его непрактичность в денежных вопросах, и сказала:

– Все знают, что после твоей выставки на площади Альма ты получал по меньшей мере двести тысяч франков ежегодно от продажи скульптур.

Он молчал. Если уж быть точным, то он и сам не мог сказать, сколько зарабатывал. Когда он получал крупную сумму, он всякий раз клал деньги в разные банки, чтобы не чувствовать себя связанным с каким-то одним. Но если он сам не знал, сколько зарабатывал, то откуда знать ей?

Заметив, что он помрачнел, она поспешила добавить:

– Надеюсь, ты не обиделся, Огюст. Меня очень волнуют твои денежные дела. Не нужно позволять себя обманывать – и не будешь нуждаться. Ты очень небрежен в этих делах.

– Ты слишком завышаешь мои доходы.

– Но разве ты сам не сказал Клемансо, что твои скульптуры стоят больше шести миллионов?

Этот разговор был неприятен Огюсту. Ни одна из близких ему женщин не интересовалась его заработками. Даже Роза никогда не осмеливалась спрашивать, а Камилла считала это ниже своего достоинства. Камилла выбивалась из сил, чтобы заработать на жизнь и обеспечить себе творческую свободу, а прими она от него помощь, она была бы сейчас богатой. И Роза никак не шла из головы.

Он спросил:

– Почему она не приехала меня навестить?

– Не хочет. Она знает, что ее тут не ждут.

– Даже когда я болел? Не верю.

– А разве она приезжала? – торжествующе спросила герцогиня. – Разве приезжала, Огюст?

– Нет.

– Как ты думаешь, могла бы я не приехать, знай я, что ты болен? Конечно нет!

Огюст опустился на кровать, снова почувствовав ужасную слабость. Трудно было понять, где кончалась физическая боль и начиналась душевная. Его покорный и беспомощный вид радовал герцогиню.

Через несколько дней она решила нанести удар. В своей узкой юбке и боа из меха и перьев она чувствовала себя неотразимой. У Огюста улучшилось настроение: солнце заливало комнату, согревая и успокаивая его своим теплом, и он мог теперь без боли двигать руками. Герцогиня с чарующей улыбкой разрешила сесть на постели и дала немного его любимого бургундского. Когда, по ее расчетам, оно начало оказывать воздействие и Огюст стал нежным, гладил ее руки и говорил:-Ты меня так понимаешь, – она сказала:

– Да, я могла бы творить чудеса, если бы ты мне позволил.

– Что ты хочешь сказать? – Он вдруг сделался подозрительным, перестал ласкать ее руки.

– Ну, например, тот бюст, что ты сделал… – Она снова вложила свои руки в его.

– По-моему, он тебе не нравился.

– Я обожаю его. Всегда буду боготворить. Но если я его продам, после того как ты сделаешь копию, ты сможешь заработать по меньшей мере еще десять или двадцать тысяч франков.

– Если ты продашь? Но я тебе его не дарил. Тебе он не нравился.

Она посмотрела на него невинными глазами.

– Огюст, как ты можешь так говорить? Ты сказал, когда я захочу, а теперь я хочу.

Он не отвечал, но и не выражал неудовольствия, как она того боялась.

– Ты уже передал государству права и на копии твоих работ?

– Нет. Еще нет. – Прекрасно.

– Почему?

Герцогиня колебалась, но он казался не сердитым, а просто заинтересованным, и она продолжала:

– Ты знаешь, что эти права имеют большую ценность. У тебя огромное количество работ, и почти со всех можно сделать копии. Таким образом ты без труда можешь нажить целое состояние.

– Каким образом? – Голос его оставался все таким же мягким, но лицо покраснело.

Эта идея увлекла его, ликующе подумала герцогиня. Я поступаю правильно, он может стать еще богаче, и для этого не нужно будет трудиться над новыми скульптурами, он уже слишком стар, чтобы работать.

– Тебе нужен человек, который мог бы вести твои дела.

– И это ты?

– Кто-то должен этим заняться. Мне больно видеть, как ты теряешь одну возможность за другой. Я составила документ, согласно которому ты сможешь получать самые высокие цены за свои копии. Пока ты болел, было очень много заказов на твои старые работы, и я могла бы не отказывать, будь тут твоя подпись. Я подготовила этот документ, чтобы уберечь тебя от всех сложностей.

– Вроде того письма в «Матэн»? – Он принялся читать.

– Ты мне не доверяешь, Огюст?

– Доверяю, как и ты мне. – Он прочел соглашение, в котором говорилось что Огюст Роден передает все права по продаже копий своих скульптур герцогине де Шуазель при условии, что она получает треть суммы от всего проданного ею. С минуту Огюст подумал, затем спокойно сказал: – Очень хорошо. Где ты хочешь, чтобы я поставил подпись?

Герцогиня с трудом сдерживала радость, и голос ее дрожал, когда она указала место в конце соглашения.

Огюст взял перо, которое она ему протянула, быстро попробовал его на своем белом шелковом халате– герцогиня едва верила глазам, – а затем вручил ей перо обратно, прибавив:

– Оно не пригодно даже для рисования.

– Я дала тебе не затем, чтобы рисовать. – Он хочет ее помучить!

– Где моя одежда?

– Разве ты не подпишешь соглашение? Ты же обещал!

Он надел брюки, сам удивляясь, откуда берутся силы. Голосом, на этот раз холодным и резким, сказал:

– Я уже столько времени не работал. Обиженная, она жаловалась, следуя за ним, пока он одевался:

– Ты преуменьшаешь все, что я для тебя делаю. Я отдаю тебе все свое время, а взамен не получаю ничего.

– Даже денег.

– Огюст, права на копии – целое состояние. Ты ведь не собираешься передать их государству? Все, к чему прикасаются твои руки, стоит тысячи. А тебе ведь еще жить да жить.

Он пробормотал:

– Ты, видно, считаешь меня идиотом. Наверное, я им и был.

– Что ты говоришь, дорогой?

– Ты говорила, что я болен.

– Ты был болен. И сейчас еще болен.

Он уже был одет и направился к двери; она в ужасе воскликнула: – Куда ты?

– Я сомневался, передавать ли права на копии государству, но ты меня убедила. Кто теперь премьер? Пуанкаре? Я поговорю с ним сейчас же. Тогда они наверняка не откажут мне в музее.

– Не надейся. У тебя много других врагов, кроме Кальметта.

Огюст внимательно посмотрел на нее. Лицо ее, освещенное ярким солнцем и искаженное злобой, было отталкивающим. Удивительно, думал он, как ему могли нравиться эти резкие черты, размалеванная кожа. И тем не менее нравились. Видимо, он действительно был тяжело болен.

– Когда ты вернешься? – спросила герцогиня. К ней постепенно возвращалось самообладание.

– Когда вас здесь не будет, мадам, только тогда.