Т. Толычова - Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка личности и творчества

К кн. Вяземскому и В. Л. Пушкину

Милостивый государь Василий Львович и ваше сиятельство князь Петр Андреевич!

Вот прямо одолжили,Друзья! Вы и меня стихи писать взманили.Посланья ваши — в добрый час сказать,В худой же помолчать —Прекрасные, и вам их грации внушили.Но вы желаете херов,И я хоть тысячу начеркать их готов,Но только с тем, чтобы в зоилыИ самозванцы-судииМеня не завели моиПеро, бумага и чернилы.Послушай, Пушкин-друг, твой слог отменно чист,Грамматика тебя угодником считает,И никогда твой слог не ковыляет —Но кажется, что ты подчас многоречист,Что стихотворный жар твой мог бы быть живее,А выражения короче и сильнее.Еще же есть и то, что ты, мой друг, подчасПредмет свой забываешь.Твое «посланье» в том живой пример для нас[63].Вначале ты завистникам пеняешь:«Зоилы жить нам не дают! —Так пишешь ты. — При них немеет дарованье,От их гонения один певцу приют — молчанье».Потом ты говоришь: «И я любил писать,Против нелепости глупцов вооружался,Но гений мой и гнев напрасно истощался:Не мог безумцев я унять,Скорее бороды их оды вырастают,И бритву критики лишь только притупляют;Итак, пришлось молчать».Теперь скажи ж мне, что причиною молчаньяДолжно быть для певца?Гоненья ль зависти, или иносказанья,Иль оды пачкунов без смысла, без конца?Но тут и все погрешности посланья;На нем лишь пятнышко одно,А не пятно.Рассказ твой очень мил, он, кстати, легок, ясен,Конец прекрасен;Воображение мое он так кольнул,Что я, перед собой уж всех вас видя в сборе,Разинул рот, чтобы в гремящем вашем хореВеселию кричать: ура! и протянулУж руку, не найду ль волшебного бокала.Но, ах, моя рука поймалаЛишь друга юности и всяких лет,А вас, моих друзей, вина и счастья, нет!Теперь ты, Вяземский, бесценный мой поэт.Перед судилище явись с твоим «посланьем»[64].Мой друг, твои стихи блистают дарованьем,Как дневный свет.Характер в слоге твой есть, точность выраженья,Искусство — простоту с убранством соглашать,Что должно в двух словах, то в двух словах сказатьИ красками воображеньяПростую мысль для чувства рисовать.К чему ж тебя твой дар влечет — еще не знаю,Но уверяю,Что Фебова печать на всех твоих стихах.Ты в песне с легкостью порхаешь на цветах,Ты Рифмина убить способен эпиграммой,Но и высокое тебе не высоко,Воображение с тобою не упрямо,И для тебя летать за ним легкоПо высотам и по лугам Парнаса.Пиши — тогда скажу точней, какой твой род;Но сомневаюся, чтоб лень, хромой урод,Которая живет не для веков, для часа.Тебе за «песенку» перелететь дала,А много-много за «посланье».Но, кстати, о посланье:О нем ведь, кажется, вначале речь была.Послание твое — малютка, но прекрасно,И все в нем коротко да ясно.«У каждого свой вкус, свой суд и голос свой!»Прелестный стих и точно твой.«Язык их — брань, искусство —Пристрастьем заглушать священной правды чувство,А демон зависти — их мрачный Аполлон!»Вот сила с точностью и скромной простотою.Последний стих — огонь, над трепетной толпоюГлупцов, как метеор ужасный, светит он.Но, друг, не правда ли, что здесь твое потомствоНе к смыслу привело, а к рифме вероломство.Скажи, кто этому словцу отец и мать?Известно: девственная вераИ буйственный глагол — ломать.Смотри же, ни в одних стихах твоих примераТакой ошибки нет. Вопрос:О ком ты говоришь в посланье?О глупых судиях, которых толкованьеЛишь косо потому, что их рассудок кос.Где ж вероломство тут? Оно лишь там бывает,Где на доверенность прекрасную душиПредательством злодей коварный отвечает.Хоть тысячу зоил пасквилей напиши,Не вероломным свет хулителя признает,А злым завистником иль попросту глупцом.Позволь же заклеймить херомТвое мне вероломство.«Не трогай! (ты кричишь) я вижу, ты хитрец;Ты в этой тяжбе сам судья и сам истец;Ты из моих стихов потомствоВ свои стихи отмежевалДа в подтверждение из Фебова законаЕще и добрую статейку приискал.Не тронь! иль к самому престолу АполлонаЯ с апелляцией пойдуИ в миг с тобой процесс за рифму заведу!»Мой друг, не горячись, отдай мне вероломство;Грабитель ты, не я,И ум — правдивый судияНе на твое, а на мое потомство.Ему быть рифмой дан приказ,А Феб уж подписал и именной указ.Поверь, я стою не укора,А похвалы.Вот доказательство: «Как волны от скалы,Оно несется вспять!» — такой стишок — умора.А следующий стих, блистательный на взгляд:«Что век зоила — день! век гения — потомство!» —Есть лишь бессмыслицы обманчивый наряд,Есть настоящее рассудка вероломство.Сначала обольстил и мой рассудок он;Но… с нами буди Аполлон!И словом, как глупец надменный,На высоту честей фортуной вознесенный,Забыв свой низкий род,Дивит других глупцов богатством и чинами,Так точно этот стих-уродДивит невежество парадными словами;Но мигом может вкус обманщика сразить.Сказав, рассудку в подтвержденье:«Нельзя потомству веком быть!»Но станется и то, что и мое решеньеСвоим «быть по сему»Скрепить бог Пинда не решится;Да, признаюсь, и сам я рад бы ошибиться:Люблю я этот стих наперекор уму.Еще одно пустое замечанье:«Укрывшихся веков» — нам укрываться страхВелит, а страха нет в веках, —Итак, «укрывшихся» — в изгнанье.«Не ведает врагов» — не знает о врагах.Так точность строгая писать повелеваетИ муза точности закон принять должна,Но лучше самого спроси Карамзина:Кого не ведает или о ком не знает,По самой точности точней он должен знать.Вот все, что о твоем посланье,Прелестный мой поэт, я мог тебе сказать.Чур, не пенять на доброе желанье;Когда ж ошибся я, беды в ошибке нет —Прочти и сделай замечанье.А в заключение обоим вам совет:«Когда завистников свести с ума хотитеИ вытащить глупцов из тьмы на белый свет —Пишите!»

Preambule