Василий Ершов - Лётные дневники. Часть 4

Я не хотел выступать, да жалко стало, что пропадает такой момент: стравить начальство с летным коллективом и показать, кто чего стоит. Показать, что мы уже не аморфная масса, не пульт с кнопками, а мыслящая и решающая сила. В своем докладе Медведев уж очень стремился подчеркнуть это.

А тут эти частные, квартирно-автобусные вопросы, это примитивное «а вот со мной был случай».

Я дождался перерыва; ребята попросили заикнуться о том, о другом… Короче, вышел на трибуну. Волновался. Как всегда в таких случаях, спазм схватил желудок, заныло под ложечкой, – но не от страха, а от того, что, наконец, выношу на суд общественности сокровенные мысли, и не только перед коллективом – для ребят-то не новость, все под лестницей давно обговорено, – а и перед высоким начальством.

Начал с риторического вопроса: как я лично могу перестроиться на своем рабочем месте?

Боль за свое положение человека-кнопки.

Возмущение министерской политикой бумажных рамок.

Прошелся и по министру, с его стилем руководства, и по его заму, с его фельдфебельским пониманием организации нашей летной работы, и по бывшему начальнику управления; дошел и до нового начальника. Глядя ему в лицо, в упор ставил задачи: защищать летчика в министерстве, знать и доносить в верха наши боли, и проблемы, и идеи.

Начальник управления с командиром ОАО Левандовским вертелись и записывали, и с ними весь замполитский корпус.

Поднял и вопросы партийной работы, и парторганизации нашей, и пропаганды… и безучастности.

Смотрел в глаза людям, шевелил, повторяя вопросы по два-три раза, заставлял реагировать зал.

И все же люди скорее поразились смелости, может, наглости выступления, чем загорелись идеей. Сидят, смотрят, молчат. Тишина, правда, была.

Вспомнил, как пропадает втуне лучший опыт наших асов, как опошляется идея соцсоревнования, как связаны, опутаны мы не зависящими от нас показателями, как невыгодно и бессмысленно нам экономить.

Думаю, боль моя до людей дошла. Только многих она удивила: зачем так открыто биться головой о стенку.

Начальство, возможно, в частности, и из моего выступления, поняло, что пилот поднял голову, что не тот пилот теперь, не то время.

Медведев, думаю, благодарен мне за то, что я поддержал заданный им тон, причем, как раз вовремя. Собрание после меня бурлило еще три часа без перерыва.

Под конец новый начальник управления хитро, дипломатично, умно, проникновенно, доверительно и мягко завершил собрание. Все довольны, все расшаркались.

Левандовский удивил. Он умен и хитер. Заигрывает с коллективом ровно в той мере, чтобы его считали своим: словечки типа «хотит», «ложим», – но в то же время держит дистанцию между «нами» – командованием, кто в курсе дела, и «вами» – массой, кто не в курсе, а орет без толку. И это, мол, наша, командования, вина, в том, что не довели все что положено до вас вовремя, не довоспитали вас до кондиции. Но доведем, довоспитаем.

Дух времени, самокритика… в меру.

Левандовский свою политику строит на едином: строго в соответствии с... – и сыплет, сыплет номерами приказов и документов. Дает ясно понять: никаких инициатив, касающихся безопасности полетов и плановых показателей. Пока не спустят изменения. Пока не благословят. Мы все под прокурором. Поэтому у него коммунист Ершов думает только о себе, ему плевать на производительность рейса. Ну да научим, подскажем.

Кстати, руку он мне в перерыве пожал, молча.

После собрания реакции на мое выступление никакой, разве что – не нажить бы тебе, Вася, врагов. Думаю, если не врагов, то противников я себе уже нажил.

Надо людей будоражить. Надо раскапывать в них гражданскую позицию, умение и желание думать. Вот первое в перестройке. Может, высокое начальство и упрекнет меня в том, что, мол, вот – начинай с себя, преодолевай иждивенчество, учись болеть душой за загрузку, как вот болеем за нее мы; не отбрасывай плановые показатели, моя, мол, хата с краю, мое дело –чистый полет.

Но почему же тогда в нашей газете раз за разом летчики подымают все этот же вопрос о загрузке, которая от нас не зависит, а премиальные наши от нее зависят?

Да и, черт возьми, что меня-то переубеждать. Я это выстрадал, и буду упрямо стоять на своем. Дело летчика – летать, обеспечивать безопасность, экономить топливо и время полета; заставят летать без штурмана – будем экономить еще и фонд заработной платы. Дело отдела перевозок – находить максимальную загрузку. Каждого надо привязать к своему делу реально: премиальными. А иначе неизбежны приписки, как вот у нас с этой бумажной экономией.

Бывшего пилота-инструктора Ш. таки избрали командиром 214 ЛО. Из одной кандидатуры. Ну, он тут же самостоятельно полетел на Ил-76 в Ригу, пустырем, а выписал себе 25 тонн фиктивной загрузки, – чтобы ж производительность была, и премиальные с нею. Раскрутили дело; ожидается сброс Ш. во вторые пилоты. Из князи – в грязи, как водится. На три месяца. Но будь на его месте я…

Но кто виноват? Да весь ПАНХ – на приписках. А попался один Ш.

Я возил и возить буду людей. И мне всегда больно, когда остаются пустые кресла и люди в вокзале. Но от меня это не зависит. Я не могу задерживать рейс из-за допродажи билетов желающим.

Не моя вина в том, что пассажиру купить билет – проблема, багаж, досмотр, доставка дополнительного питания на борт, – проблема. Это не мои проблемы. А премиальные за это – мои, вернее, их у меня нет из-за этих проблем, а есть экономия какого-то там фонда. Нет, неправ Левандовский, и он умный человек, но есть у него свои мотивы, есть.

Когда эти его мотивы войдут в противоречие с его зарплатой, с его удобствами, – вот тогда и он перестроится. Нужен хозрасчет, а пока его нет, приходится ждать.

24.04. Лишний раз имел повод убедиться, что Ту-154, основной самолет Аэрофлота, морально устарел, еще не родившись.

Нас отправили из резерва пассажирами на Норильск для перегонки на базу машины, на которой там устраняли неисправность.

Летели мы пассажирами на Ил-76, экипаж знакомый, и я час просидел у них в кабине, на втором этаже.

Ну, ильюшинская фирма, одно слово. Для экипажа все удобства. Все для экипажа, а не для острия прогресса. Простор, эргономика, возможность спокойной работы. И все работает, выполняет свои функции. И экипаж вполне доверяет агрегатам, автоматике, – до таких степеней, к примеру, что штурман себе спокойно курил и пил кофе в грузовой кабине, а машина шла, отклоняясь от оси маршрута не более чем на сотню метров (табло контроля перед глазами пилотов на козырьке). И я доброй завистью позавидовал: так можно работать.