Владимир Владмели - Приметы и религия в жизни А. С. Пушкина

XIII

Лунина продержали несколько дней в Нерчинске, а затем повезли дальше, в Акатуй. Это была самая страшная тюрьма. Николай I хотел упрятать туда всех декабристов и лишь общественное мнение заставило его изменить первоначальные планы. Родственники заключенных считали, что в окрестностях Акатуя гибнет все живое и ссылка туда равносильна смертной казни с очень небольшой отсрочкой.

Уже само здание тюрьмы не предвещало ничего хорошего.

– Архитектор Акатуевского замка без сомнения унаследовал воображение Данта, – писал Лунин, – мои предыдущие тюрьмы были будуарами по сравнению с тем казематом, который я теперь занимаю. Меня стерегут, не спуская глаз. Непонятно было лишь, от чего стерегли Михаила Сергеевича: от побега или от соузников.

Вместе с ним томились “полсотни душегубов, убийц, разбойничьих атаманов и фальшивомонетчиков”. Условия, в которых они содержались, вполне подошли бы для преисподней: в баню их водили только раз в год, белье не меняли вовсе, а чай с сахаром давали лишь по большим праздникам. Единственное развлечение заключенных состояло в том, что они ходили в тюремный двор смотреть, как наказывают кнутом их товарищей. Некоторые арестанты пытались было протестовать, но начальник тюрьмы Григорьев быстро успокоил недовольных, приковав их цепью к стене. Он и с Луниным поступил бы так же, если бы не опасался его родственников. Слишком уж говорливым оказался этот странный каторжанин. Но самое удивительное было то, что просил он всегда за других.

Совместные страдания сблизили Михаила Сергеевича с товарищами по несчастью, а лучше узнав их, он увидел положительные черты даже в этих изгоях.

– Мы великолепно сошлись, – очень скоро сообщал он Волконской, – эти добрые люди полюбили меня. Я являюсь хранителем их маленьких сокровищ, приобретенных бог знает как, и поверенным их маленьких тайн.

Лунин всячески пытался облегчить жизнь “этих добрых людей”. Он просил Волконских прислать лекарства от лихорадки, простуды и “от ран, причиняемых кнутом и шпицрутенами”.

Собственное будущее Михаила Сергеевича не волновало и хотя тюремное начальство не говорило с ним об этом, по косвенным признакам он догадался, что “предназначен к медленной смерти в тюрьме, вместо моментальной на эшафоте”.

Его предположения подтвердил и чиновник Министерства юстиции Н. И. Пущин, приехавший в Акатуй для ревизии мест заключения. Лунин с интересом расспрашивал о столичных новостях и о своих друзьях по Обществу, а Николай Иванович подробно отвечал на все вопросы. В глубине души он сочувствовал декабристам: ведь его родной брат Иван Иванович Пущин был одним из деятельнейших участников восстания. В конце разговора Пущин спросил, чем он может облегчить участь ссыльного. Михаил Сергеевич ответил:

– Лучше позаботьтесь о тех, кто прикован к стене, их это только ожесточает, а не дает возможность нравственного улучшения, – а помолчав немного, добавил, – мне ничего не надо, ведь счастливым можно быть во всех жизненных положениях. В этом мире несчастны только дураки и глупцы.

Правда, вскоре в Акатуевской тюрьме оказались люди, которых нельзя было отнести ни к первым, ни ко вторым, хотя счастливыми их назвать не решился бы даже Лунин. Это были участники польского восстания. Они сражались за независимость своей Родины и отделение ее от России. Николай I утопил это восстание в крови, а большинство его участников отправил в тюрьмы. Однако свободолюбивые поляки организовали побег и добрались до Ангары, Лишь случайно они были настигнуты преследователями. Все они жестоко заплатили за стремление к свободе, а на долю их руководителя выпало самое чудовищное наказание: Петр Высоцкий получил 1000 ударов палками.

После того, как участники восстания немного поправились, их выслали в Акатуй. Там Лунин и познакомился с ними. Он увидел несгибаемых людей, готовых пожертвовать всем для достижения своих целей. Особенно Михаилу Сергеевичу понравился П. Высоцкий.

– Этот молодой человек – военнопленный, взятый с оружием в руках при защите своего поста, – писал Лунин, – а кто защищается таким образом против русских, тот заслуживает названия храброго. Однако он и трое его товарищей были преданы суду за намерение к побегу. Все были осуждены и испытали жестокое наказание – сквозь строй. Высоцкий при этом не издал ни звука. В числе испытуемых был и священник. Гнусность этого дела сложили на умственное расстройство высшего чиновника, но ничего еще не сделали к облегчению участи страдальцев. Они угасают, обремененные цепями в безмолвии казематов.

Пытаясь удовлетворить интеллектуальный голод своих новых друзей, Лунин давал им книги, которые переслала в Акатуй его сестра. Е. Уваровой удалось сделать это после страшных унижений и огромных взяток, зато Лунин смог читать любимых авторов – Гомера и Геродота. Произведения их были напечатаны на языке оригинала и Михаил Сергеевич в глубине самой мрачной из тюрем без специальных пособий выучил греческий язык.

Так вести себя мог только человек с поразительной силой духа. Да и физические силы были подстать: Лунин купался при 5 градусах мороза в ручье, который протекал неподалеку, поднимал 9 пудов одной рукой и рассчитывал, что еще долго будет портить кровь правительству, если только его не вздумают расстрелять или повесить.

Начальник тюрьмы Григорьев недоумевал. Он по опыту знал, что люди, попавшие к нему, обратно не возвращались: одни погибали от непосильной работы, другие – от несчастного случая. А этот беспокойный старик, как будто назло ему, продолжал жить. Правда, если всё хорошо подготовить, то он умрет и врачи засвидетельствуют, что смерть произошла от какой-нибудь естественной причины.

И начальник тюрьмы решился.

З декабря 1845 г. часа за два до рассвета в тюрьме началось зловещее движение. Все узники, вопреки обыкновению, были отправлены на работу. Их в полном составе сопровождала охрана. На месте остались лишь 7 бандитов во главе с Григорьевым. Они ворвались в комнату Лунина, когда он лежал в постели и что-то читал. На столике перед ним горела свеча. Григорьев первым бросился на декабриста и стал душить его. Разбойники навалились на Михаила Сергеевича, не давая ему пошевелить ни рукой, ни ногой.

На шум борьбы и крик из соседней комнаты выскочил капеллан, про которого совсем забыли. Объятый ужасом, он стоял в дверях. Один из разбойников, заметивший капеллана, взглядом спросил Григорьева: не убрать ли ненужного свидетеля? Но Григорьев кивнул спрашивавшему, чтобы тот его заменил. Бандит, привыкший к ремеслу такого рода, в мгновение ока завершил убийство, а начальник тюрьмы разгладил одежду, подошел к капеллану и со всей изысканностью светского человека сказал: