Джон Карр - Артур Конан Дойл

«Артур! Ура! Еще один ребеночек!» И доктор, сломя голову устремившись вниз и на ходу одергивая рукава сюртука, успел кинуть на мальчишку лишь один уничтожающий взгляд, прежде чем натянуть на себя маску учтивости:

— Прошу вас, мэм.

Собственную версию Иннеса о типичном дне их жизни можно найти в «Судовом журнале», который он вел по совету брата. «Сегодня утром после завтрака, — говорится там, — Артур сошел вниз и стал писать рассказ о человеке с тремя глазами, а я был наверху и изобретал водяной двигатель, который мог бы запускать ракеты выше Луны всего в две минуты, чтобы оттуда они могли посылать небольшие снаряды. Когда пробило четверть второго, мне пора было идти ставить картошку — последние шесть штук из нашего запаса».

Однако все было не так уж трагично. В первые же дни их друг Ллойд из Суссекса снабдил их запасом картофеля на зиму. Сосед-бакалейщик, страдающий припадками, расплачивался за медицинскую помощь чаем и маслом, и д-р Дойл, проходя мимо его лавки, напряженно вглядывался в фигуру у прилавка в надежде обнаружить симптомы приближающегося припадка. Конечно, поначалу нечего было и думать о домашней прислуге, но тут ему пришло в голову предложить стол и кров в просторном цокольном этаже тому, кто станет вести домашнее хозяйство.

Это объявление привело к ним в дом двух пожилых женщин, обозначенных в корреспонденции как миссис С. и миссис Дж. Но спокойствие и порядок установились в доме ненадолго: вскоре из нижнего этажа стали доноситься звуки перебранки — стоны и жалобы, как в маленьком домашнем чистилище, и взаимные упреки в краже свинины. Миссис С. удалилась, прижимая к глазам платочек. Миссис Дж. последовала за ней, уличенная в слишком пристальном внимании к бочонку пива в подвале. Доктор, справедливо полагая, что оскорбленная сторона именно миссис С. (Смит), догнал ее и вернул назад. Теперь Иннес стал ходить в школу; миссис Смит утвердилась как платная экономка. С той поры пища была отменно приготовлена, безделушки протерты от пыли, мебель начищена до блеска.

На недостаток мебели жаловаться ему не приходилось. Матушка и тетушка Аннет, соревнуясь в щедрости, присылали все, что только можно вообразить: от вагона книг до музыкальных часов. В холле, устланном новыми коврами, прижатыми к ступенькам блестящими бронзовыми прутками, стоял на столе бюст дедушки Джона Дойла. По стенам, оклеенным коричневыми под мрамор обоями, были развешаны гравюры, а пол устилали африканские циновки. «Я вынул стеклянные панели из двери в холле, — писал он, — и заменил их красными: это придало всему холлу несколько зловещий и артистический вид».

По вечерам абажур в виде красного шара над газовым светильником создавал такое же зловещее и артистическое (чтобы не сказать жуткое) впечатление. Врачебный кабинет — предмет его неизменной гордости — помещал в себе двадцать одно полотно и одиннадцать ваз. В соседней с ним комнате, приспособленной для ожидания посетителей, нагромождение мебели представляло серьезное неудобство. Когда матушка предложила прислать для этой комнаты еще один книжный шкаф, ему пришлось убеждать ее, что тогда не останется места для посетителей. Но одного дара от лондонских Дойлов он никак не мог принять.

После памятного разговора на Кембридж-террас, посеявшего взаимную обиду и озлобление, он так и не пошел на мировую со своими дядьями. Раз или два он виделся с дядюшкой Диком — и даже фактически спас ему жизнь, когда у того случился апоплексический удар, — но трещина в их отношениях не затянулась. Дядя Дик то ли из тонкого коварства, то ли по простоте душевной прислал ему рекомендательное письмо к католическому епископу Портсмута и отметил, что в городе нет католического врача.

Нет «католического» врача! У него было свое собственное гневное толкование этих слов. Приди, заблудшая овечка, как будто говорилось там, обрети Веру — и ты не будешь голодать. Он предал рекомендательное письмо огню.

В эти дни в его жизнь впорхнула Элмо Уэлден, на которой он дал слово жениться, как только начнет зарабатывать два фунта в неделю. Кареокая Элмо, оправляясь от болезни, поселилась в Венторе на острове Уайт, в удобной близости от него.

«Она очень бойкая девушка, — писал он, — я люблю ее сейчас больше, чем когда-либо!» Он повез ее в Лондон, где они смотрели постановку Гилберта и Салливана «Терпение»; он представил ее тетушке Аннет, которая была ею очарована. Однажды, в приступе хандры, у него возникла шальная мысль отправиться врачом в малярийные болота североиндийских джунглей. К счастью, он не получил назначения. «Но Элмо, — заявлял он, — была бы очень огорчена, не возьми я ее с собой; она настоящий тропический цветок».

Сходство с тропическим цветком или диким виноградом — вот что более всего привлекало его в женщинах. Быть может, он и не был по-настоящему влюблен в нее, или же — она в него, но они оба были настроены романтически и находили восхитительным быть в кого-нибудь влюбленным. Отчего же они беспрестанно ссорились? Непонятно, да и кто может такое упомнить. Элмо была убеждена, что права она. Он, всегда и неизменно уверенный в своей правоте, складывал руки в той высокомерной позе, которую еще могли себе позволить мужчины в 1882 году. Обиженная Элмо уехала в Швейцарию.

Между тем медицинская практика ширилась. Это он заметил, когда стал появляться в обществе, где оказалось много знакомых. Некоторую известность д-ру Дойлу принесли крикет и футбол, где он мог сбросить фрак и дать волю своей скованной энергии. Он вступил в Литературно-научное общество. Он выиграл сигарницу в шары. Гремели фортепиано в прокуренных концертных зальцах. И время от времени оживлял их с Иннесом жизнь приезд одной из сестер.

Из десяти детей, родившихся у Мэри и Чарльза Дойлов, в живых осталось семеро. Пять девочек: Аннет, Констанция, Каролина, Ида и Додо. Аннет, старшая, давным-давно устроилась домоправительницей в Португалии. Ида и Додо — младше Иннеса — были еще совсем дети. Чаще всего он виделся со своими средними сестрами Конни и Лотти.

С его представлениями о семейных узах он не мог не обожать их всех, хотя подчас не удерживался от улыбки, наблюдая за ними.

Любимицей его была Лотти — воплощение всех дойловских черт и обладательница великолепных волос, невольно наводивших на мысль о том, что ее фотография была бы лучшей рекламой для какого-нибудь лосьона. Но вскоре Лотти перестала бывать в доме на Саутси: вместе с Аннет она уехала в Португалию и тоже устроилась экономкой в доме, расположенном в весьма романтической местности у дороги, ведущей на динамитную фабрику. Лотти поверял брат свои сердечные тайны.