Владислав Дорофеев - Как Черномырдин спасал Россию

В Чечне дорога перешла в горный серпантин, и начались проблемы с автобусами — в них без конца что-то ломалось. Иногда отказывали тормоза, и пассажиры странной колонны боялись просто свалиться в пропасть.

Наконец автобусы приехали в Зантак — большое чеченское село, в котором не было видно никаких признаков войны. Его явно никогда не бомбили и не обстреливали. По улицам ходили гуси и куры, дома стояли добротные, чеченцы с виду не походили на нищих.

На площади в центре села начался стихийный митинг. Чеченцы встречали басаевцев как героев-освободителей. Выступил правозащитник Сергей Ковалев, сопровождавший колонну в качестве добровольного «живого щита». После его выступления чеченцы скандировали: «Ковалев! Ковалев!» Выступил Асламбек — один из младших командиров Басаева, который сказал: «Мы сделали это от отчаяния, мы хотели, чтобы Россия почувствовала, чем пахнет кровь, и мы малой кровью Буденновска хотели предотвратить большую кровь войны!»

Басаев в общей суматохе исчез. Он и его люди стали героями на родине.

А в Буденновске шел другой митинг. Народ требовал, чтобы средства, выделенные на восстановление Чечни, были переданы на восстановление Буденновска.

В Госдуме же назревала буря. Переводя обвинение со стороны парламентариев на язык не столь давних европейских реалий, можно установить, что в 1972 году, когда палестинская организация «Черный сентябрь» захватила в заложники израильских спортсменов на мюнхенской Олимпиаде, вина властей ФРГ была «не меньшей, а может быть, большей», чем у боевиков из «Черного сентября». Про власти Израиля и говорить нечего. Иными словами, всемирно признанный правозащитник не увидел разницы между безусловно подлежащей наказанию халатностью и хладнокровно спланированным покушением на массовое убийство.

Вероятно, сильное впечатление на думцев произвел растиражированный СМИ рассказ Басаева про недавнюю гибель его одиннадцати родственников, приведшую его в отчаяние и толкнувшую на теракт. Правда, когда в 1991 году Басаев захватывал в Минводах пассажирский самолет «Ту-134» с заложниками, а в 1992 году в Кабарде — автобус с пассажирами, когда его Абхазский батальон заливал Сухуми кровью, когда в 1993–1994 годах под его руководством совершались разбои на чеченском участке железной дороги, его родственники пребывали в совершенном здравии и благополучии.

Если конкретный казус так плохо работает на общую концепцию, лучше бы его вообще не поминать. Допустим, что сам Басаев не слишком удачно извинял свое природное зверство злодеяниями Ельцина, Грачева, Ерина etc. Тем не менее логическая связка «жестокость войны — порожденные отчаянием ответные теракты» является безупречной.

Если необходимо полностью или частично оправдать террористов, такая связка необходима.

Если нужно понять ситуацию, объяснение несколько хромает.

Война, начавшаяся в декабре 1994 года, была жестокой, но теракт почему-то произошел лишь летом 1995-го. Израильская военщина, согласно палестинским источникам, отличалась преступным нравом изначально, но палестинский террор потряс мир лишь в конце шестидесятых, когда израильскому государству шел уже третий десяток. «Старая сука — потребительский капитализм» со всеми его отвратительными грехами давно уже немолод, как следует уже из первого эпитета, но западногерманская RAF[1] и «Красные бригады»[2] явились лишь в начале семидесятых.

Причина проста: терроризм есть ответ не на жестокость, а на победу противника. Израиль победил в Шестидневной войне арабов, устами своих официальных лидеров призывавших сбросить евреев в море, — и тут же на свет Божий явились и палестинский терроризм, и омерзительный образ израильской военщины. RAF и «Красные бригады», виновные в гибели сотен жертв, в то же время имели на своем счету одного-единственного мученика — убитого в драке с западноберлинской полицией студента-левака Руди Дучке, так сказать, левого Хорста Весселя. Но и их можно понять: дух 1968 года, суливший, казалось бы, полное обновление прогнившего западного мира, стремительно улетучивался, «старая сука — потребительский капитализм» выстоял, и, «будучи реалистами — требуя невозможного», новым левым только и оставалось, что рвать бомбы и похищать министров.

Теракт в Буденновске пришелся на момент, когда российские войска добивали последние чеченские бандформирования, и логично предположить, что и в Чечне действовала та же универсальная закономерность. Но если бы Грачев не оказался бахвалом и российская армия в самом деле захватила бы Чечню безо всяких жестокостей и разрушений, хирургически точным ударом в темпе Шестидневной войны 1967 года в Израиле, а чеченский терроризм, объясняемый преступлениями российской военщины, явился бы на полгода раньше, — неужто обворожительный Басаев и тогда не нашел бы, что рассказать благосклонной аудитории?

Отсутствие даже теоретической модели правильного поведения показывает, что ситуация была безвыходной, но в подобных случаях дистанция между идиотом и гением стирается. Все получилось так плохо не по причине некомпетентности властей (хотя и она совершенно непохвальна), а потому, что политический террор — это дьявольское изобретение, благодаря которому государство оказывается в клещах невыносимой антиномии. Государство не имеет права отказаться от защиты попавших в беду граждан, и в то же время государство не имеет права на самоупразднение, а именно этой платы террористы требуют за спасение заложников.

Вместо того «стокгольмский синдром»[3] овладел не только заложниками, но также общественностью и СМИ.

Последние преуспели в передаче зрителям и слушателям всего того ужаса, который переживают жертвы Басаева, вынужденные идентифицировать себя со своим палачом. Но, используя все средства «телевизионной реальности» для показа одной стороны антиномии — «необходимо спасать людей», — СМИ совершенно безмолвствовали о другой ее стороне: «необходимо спасать то, без чего вообще невозможно будет спасать людей в будущем, то есть государство, волю которому не может диктовать горстка решительных негодяев».

У зрителя создавалось впечатление, что упорство властей объясняется не безвыходностью ситуации, но всего лишь тупым упрямством или хуже того — природной склонностью к пролитию крови.

Прямая трансляция из буденновской больницы оправдала в глазах общественности лишь Виктора Черномырдина, вступившего в диалог с Шамилем Басаевым. Премьер-министр принял тогда совершенно человеческое, всем понятное решение: у него была возможность действовать, и он действовал. У телезрителей такой возможности не было, и, помня лица буденновских заложников, вряд ли кто-то из них хладнокровно рассуждал, может ли уважающий себя государственный деятель вести переговоры с бандитами. Правда, неясно, чему больше способствовала телетрансляция — успешному освобождению людей или славе Басаева.