Дмитрий Оськин - Записки прапорщика

Стоя за хатой, мы минут пятнадцать выжидали и обдумывали, в каком направлении можно выйти из-под обстрела. Снаряды рвались кругом, и выхода как будто не было. Один из снарядов разорвался прямо над хатой и зажег ее. Волей-неволей приходилось покинуть укрывшую нас стену, чтобы не сгореть. Бегом спустились к речке. Вдогонку рвались снаряды.

Жители побросали свои хаты, с плачем и криком бежали в поле. Останавливаясь на несколько минут около встречавшихся на пути укрытий, переводили дыхание и бежали дальше. Вправо от нас, рассыпавшись на мелкие партии, бежали офицеры штаба, среди которых особенно выделялась фигура священника с развевающимися волосами и подобранными полами рясы. И смешно и скверно.

Австрийцы, точно увидев бегство жителей и офицеров из деревни, перенесли огонь на поле. Безопаснее было вернуться назад, в Маркополь, чем бежать дальше, но и возвращаться было страшно...

На следующий день началось наступление на Звыжен. Наша артиллерия должна была вести огонь по австрийским окопам не просто артиллерийскими снарядами, а химическими. Я вместе с Остроуховым отправился в расположенную в полукилометре от деревни батарею, которая к моменту нашего прихода уже начала стрельбу. Батарея стреляла не торопясь, причем первые два снаряда из каждого орудия были простые, а третий химический. В ответ скоро началась австрийская стрельба. Мы с Остроуховым забрались в блиндаж командира. Большая очередь из двенадцати снарядов разорвалась, не долетев до батареи шагов сто, следующая очередь разорвалась, перелетев батарею, примерно на таком же расстоянии.

- Попали в вилку, - сказал командир батареи. Следующая очередь снарядов разорвалась непосредственно на батарее. Из шести пушек две повреждены.

- Огонь! - кричит командир батареи.

Артиллеристы снова начинают стрельбу беглым огнем.

- Перейти исключительно на химические! - следует команда.

Стреляют химическими снарядами.

В блиндаже командира телефонный звонок:

- Говорят с позиции, из Звыжена. Просят прекратить стрельбу химическими снарядами, ветер относит газ в сторону наших окопов.

Еще несколько очередей тяжелыми снарядами со стороны австрийцев по батарее - и на батарее действующими остаются только два орудия.

- На передки!

Спешно подводят стоявших неподалеку в укрытии лошадей, берут орудия на передки и галопом отъезжают на новые позиции примерно в полукилометре. Батарея действует теперь только двумя пушками.

Вернулись в Маркополь. Около штаба встретил идущего прихрамывая, всего в поту Хохлова.

- Контузило меня, - говорит он, обращаясь к нам.

- Где, господин полковник?

- В голову и в ногу, - не разобрав вопроса, отвечает Хохлов.

Командир полка отдал ему распоряжение отправиться на участок Звыжен и в качестве старшего штабного офицера руководить наступлением. Хохлов, не дойдя до позиций, оказался контуженым.

* * *

Я заболел. Поместился в перевязочном отряде у Блюма. В Хокулеовецком лесу спокойно. Отряд надежно укрыт. Пули и снаряды не долетают. Пролежал больше недели.

По настоянию Блюма командир разрешил мне отправиться в трехнедельный отпуск. Еду на родину.

На зимних позициях

Сентябрь 1916 года

Пока я был в отпуске, полк перебросили левее Звыжена километров на десять. Теперь позиция проходит по опушке Хокулеовецкого леса, упираясь правым флангом в селение Манаюв. Штаб полка помещается в деревне Лапушаны. Под штаб занят дом священника и находящаяся рядом с ним школа. Полковые команды, в том числе и моя, разместились по крестьянским хатам.

Осень. Всюду грязь. Лапушаны представляют собой непролазную трясину.

Бывшее на месте теперешних хокулеовецких позиций селение Хокулеовецы снесено, а материал, оставшийся от разрушенных хат, использован на землянки. В каждой землянке устроены небольшие окошки. Стекло добыто в соседних тыловых селениях: вынуты стекла из икон, которых уйма в каждой крестьянской хате.

- Святые подождут, - шутят солдаты. - Поживут без стекол до окончания войны, а пока пусть нам послужат.

- Святые тоже на оборону работать стали, - поддерживают другие.

Примеру 2-го батальона последовали соседи. В радиусе десяти километров нет ни одной хаты, иконы которой сохранились бы за стеклами.

За дни передышки солдат пропустили через баню, а обмундирование через вошебойки, устройством которых занимается полицейская команда под руководством санитаров доктора Блюма. Для моей команды отведено помещение при штабе полка, а мне выделена комнатка в барском доме.

С утра до вечера ко мне, как к только что прибывшему из отпуска, заходят офицеры с расспросами о настроении в тылу. Чаще других бывает Земляницкий. Это один из ветеранов полка, другие перебиты или устроились в тылу.

В связи с большими потерями кадровых офицеров по приказу верховного главнокомандующего застрявших в тыловых запасных частях офицеров направляют на фронт, а на их место командируются наиболее уставшие и наиболее заслуженные офицеры фронта.

- Жизнь в тылу становится чрезвычайно дорога, - говорю я приходящим ко мне офицерам. - Десяток яиц в деревне стоит семьдесят копеек, белой муки нет, масла тоже, сахар добывается с трудом. Поговаривают, что в городе скоро перейдут на отпуск хлеба по карточкам. В городе Козельске, где мне пришлось часто бывать, магазины пусты, товаров нет. В поездах множество спекулянтов, разъезжающих из города в город, в одном месте подешевле купить, в другом дороже продать. Население устало от войны, ждет с нетерпением мира. Большие надежды возлагают на Думу, которая должна вскоре собраться. Ругают правительство, говорят, что дело не обходится без измены. Особенно достается Штюрмеру. Много разговоров о Распутине. Он, мол, назначает министров по своему усмотрению. Государь находится под влиянием императрицы, а она под влиянием Распутина. В вагонах можно слышать разговоры, что где-то за кулисами подготовляется заключение сепаратного мира.

- Что ж, и хорошо было бы, - говорят Земляницкий, Боров и другие. - В тылу скверно, но и у нас не легче. Солдат начинают кормить черт знает чем. Вместо крупы, вермишели и тому подобных продуктов сейчас в изобилии чечевица. Солдат в каком виде ее съест, в том же виде и выпустит. Было несколько случаев в четвертом батальоне, когда солдаты выливали привезенные им обеды на землю, отказываясь от чечевицы. С мясом тоже неладно. Присылаемая солонина часто с душком. Солдаты больше сидят на хлебе и чае плюс картошка, за которой они лазают в деревенские огороды. С фуражом скверно. Лошади еле ноги волочат. Правда, мы сейчас не можем жаловаться на отсутствие снарядов, но зато по обмундированию дело дрянь. Те сапоги, которые теперь получают солдаты, носятся неделю, а потом рассыпаются вдребезги. Вместо суконных гимнастерок - ватные телогрейки. Шинели сплошь из малюскина. А посмотрите, что осталось от офицерского состава. Прапорщиков гонят пачками, и так же пачками они возвращаются обратно ранеными, контужеными, больными. Мало того что они совершенно не обучены, но и абсолютно не развиты. Унтер-офицеры, прошедшие учебную команду или получившие это звание за отличия на фронте, в пять раз стоят выше этих прапорщиков. Пора кончать...