Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин
Ближе к массам (в метафизическом плане)
Тем, кто хотел участвовать во всемирно-историческом строительстве социализма, следовало встать в строй. «Теперь уже совершенно ясно, что нельзя быть за партию и против данного Центрального Комитета, — писал в „Правде“ порвавший с Троцким и поставленный во главе Госбанка Георгий (Юрий) Пятаков (23.12.1929), — и нельзя быть за Центральный Комитет и против Сталина»[189]. Впрочем, в отличие от итальянского фашизма марксизму было проблематично признать культ вождя. Этот деликатный вопрос был в открытую рассмотрен, вероятно, в последний раз при Сталине, в передовице журнала «Партийное строительство», в номере, посвященном юбилею Сталина. Автор передовицы К. Попов называл наличие вождя необходимостью, а про Сталина он писал, что тот «вооружен марксистско-ленинской революционной теорией, закален многолетним опытом борьбы за ленинизм рука об руку с Лениным». Попов писал о существовании «руководящей группы» в партии и называл Сталина «подлинным „первым среди равных“», поскольку в борьбе за ленинизм он «неизменно выражает волю сотен тысяч и миллионов». Иными словами, антилиберальный режим Сталина объявлялся демократическим. Попов ссылался на Ленина в том смысле, что «один человек может выражать волю сотен и десятков тысяч людей», и делал упор на «демократии» партийных съездов, на которых «воля коллективного партийного руководства и воля вождей сливается с волей масс»[190].
Советские газеты тем временем поносили реальных советских рабочих как лодырей, прогульщиков и пьяниц, своей недисциплинированностью расстраивавших индустриальные планы режима. Меньшевистская эмигрантская печать рассуждала о том, что контроль над предприятиями остался в руках у «капиталистических» типов. Горький, тоже находившийся за границей, был ошарашен. «…факты отрицательного характера… нужно уравновешивать фактами характера положительного, — призывал он в письме Сталину в конце 1929 года. — Выполнение плана пятилетки необходимо показывать из недели в неделю, из месяца в месяц… [следует писать о строительстве] жилищ, заводов и фабрик, хлебозаводов и дворцов культуры, фабрик-кухонь и школ… Нужно, чтоб пресса… напоминала бы самой себе и читателям, что строительство социализма в Союзе Советов осуществляется не разгильдяями и хулиганами, не ошалевшими дураками, а действительно мощной и новой исторической силой — рабочим классом». Впрочем, вскоре в публичной сфере было уже никуда не деться от новостей о «социалистическом строительстве» и трудовом героизме, как и от панегириков Сталину и зловещих сюжетов о вредительстве[191].
Ликвидация кулачества как класса
Уже к началу декабря 1929 года Советское государство заготовило 13,5 миллиона тонн хлеба — вдвое с лишним больше, чем за какой-либо год из предыдущих лет существования режима[192]. Но государству надо было кормить намного больше жителей села (которые прежде покупали или выменивали хлеб на рынках), не говоря уже о необходимости иметь хлеб для амбициозного прироста экспорта и обеспечения норм снабжения в промышленных городах и на строительных площадках, а также в Красной армии[193]. В связи с этим на ноябрьском пленуме 1929 года был создан новый наркомат земледелия СССР. Его наркомом Сталин назначил Якова Эпштейна, известного как Яковлев, редактора «Крестьянской газеты» и члена дисциплинарной Центральной контрольной комиссии[194]. Он возглавлял комиссию по темпам и формам коллективизации, которая отвергла коммуну, означавшую полное обобществление всего имущества, и высказалась за промежуточную форму — артель, предусматривавшую обобществление земли, рабочей силы, тяглового скота и основного инвентаря при сохранении частной собственности на коров и прочий скот, а также некоторые повседневные орудия труда. Крестьянам, согласившимся на коллективизацию, также позволялось оставить придомовые наделы. Самый щекотливый вопрос, стоявший перед комиссией, заключался в том, можно ли допустить к участию в новом социалистическом сельском хозяйстве «классовых врагов» — кулаков. Как поступать с кулаками, обычно оставлялось на усмотрение их односельчан, и многие колхозы принимали их в свои ряды. Комиссия Яковлева выступила против какого-либо огульного подхода в этом деле[195].
Впрочем, в последний день работы (27 декабря 1929 года) продолжавшейся неделю конференции аграрников-марксистов Сталин неожиданно упредил комиссию, сделав с трибуны громкое заявление (обнародованное два дня спустя в «Правде») о том, что «от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества мы перешли к политике ликвидации кулачества, как класса». Ликвидация целого класса? «Можно ли двигать дальше ускоренным темпом нашу социализированную индустрию, имея такую сельскохозяйственную базу, как мелкокрестьянское хозяйство, неспособное на расширенное воспроизводство и представляющее к тому же преобладающую силу в нашем народном хозяйстве? — задавался Сталин риторическим вопросом. — Нет, нельзя. Можно ли в продолжение более или менее долгого периода времени базировать Советскую власть и социалистическое строительство на двух разных основах — на основе самой крупной и объединенной социалистической промышленности и на основе самого раздробленного и отсталого мелкотоварного крестьянского хозяйства? Нет, нельзя». И далее: «Где же выход? Выход в том, чтобы укрупнить сельское хозяйство, сделать его способным к накоплению, к расширенному воспроизводству и преобразовать таким образом сельскохозяйственную базу народного хозяйства»[196]. Сталин был известен своим тихим голосом, но один из слушателей назвал его ультраагрессивную речь «электризующей»[197].
Диктатор уже в который раз организовал заговор в рамках режима: более месяца назад он принимал на Старой площади верхушку ОГПУ — Ягоду, Мессинга, Евдокимова и прочих, а также Георгия Благонравова, бывшего главу транспортного отдела ОГПУ, теперь занимавшего должность первого заместителя наркома путей сообщения[198]. Этой команде и предстояло заняться ликвидацией кулака.
Кроме того, Сталин при помощи карандаша отдал победу более оголтелым членам комиссии Яковлева: неопределенно долгое существование артелей с их частичным обобществлением уже не дозволялось в качестве главной формы коллективизации; их предстояло изжить в ходе скачка к «высшей форме» — коммуне. Также Сталин вычеркнул упоминание о том, что у колхозников останется мелкий инвентарь, куры и молочная корова, и приписал, что коллективизация должна быть проведена всего за один-два года (в зависимости от региона) посредством раскулачивания. Все это вошло в резолюцию Политбюро, принятую 5 января 1930 года[199]. Шесть дней спустя Ягода осведомился у своих главных подчиненных, сколько человек можно отправить в существующие трудовые лагеря и где можно быстро устроить новые лагеря, призвав «думать творчески»[200]. Соответственно для каждого региона была определена квота на депортации[201]. «…не у всякого хватает нервов, силы, характера, понимания воспринять картину грандиозной ломки старого и лихорадочной стройки нового, — распинался Сталин в письме Горькому в Сорренто
