Светлана Аллилуева – Пастернаку. «Я перешагнула мой Рубикон» - Рафаэль Абрамович Гругман
Трудно поверить в грубость и хамство по отношению к жене, а потом и к дочери, читая нежные письма, которые Сталин писал Светлане, ласково называя «воробушкой». Но несдержанность по отношению к женщине на Востоке считалась нормой, и Сталин унаследовал привычный для горских народов стиль поведения. Он не ожидал такой реакции от любимой жены.
Артём Сергеев, приёмный сын Сталина, вспоминал, что на похоронах жены Сталина трясло от рыданий и Вася, повиснув на нём, умолял отца: «Папа, не плачь. Папа, не надо…».
Сталин тяжело переживал самоубийство жены и в кругу семьи часто её вспоминал. Мария Сванидзе записала в своём дневнике: «И тут Иосиф сказал: “Как это Надя… могла застрелиться. Очень она плохо сделала”. Сашико [Александра Семёновна Сванидзе, сестра первой жены Сталина. – Р.Г.] вставила реплику – как она могла оставить двоих детей. “Что дети, они её забыли через несколько дней, а меня она искалечила на всю жизнь. Выпьем за Надю!” – сказал Иосиф. И все мы пили за здоровье дорогой Нади, так жестоко нас покинувшей…»
От Светланы тщательно скрывалась правдивая информация о смерти матери. Через четыре месяца после самоубийства, в феврале 1933-го, Светлане исполнилось 7 лет, и девочка спросила, получая подарки: «А что мама прислала мне из Германии?»
Ей запомнилось, что в 1930 году мама надолго уезжала в Германию (в Карлсбаде на лечении она провела 2 месяца) и оттуда привезла для неё и Васи прехорошенькие вязаные кофточки, бывшие в те годы безумной роскошью. А что ещё девочке надо? Кофточки, платьица, туфельки, бантики… Но, чтобы, не приведи господи, дети не попали под тлетворное влияние Запада, им сказали, что мама привезла обновки из Ленинграда. Это выглядело правдоподобно: Надежда часто навещала родителей. Она не поняла, что в действительности произошло, когда в день похорон жена Орджоникидзе взяла её на руки и близко поднесла к маминому лицу, чтобы она могла попрощаться. Когда Света закричала, её быстро отнесли в другую комнату и сказали, «забалтывая» плачущего ребёнка, что мама надолго уехала в Германию…
Когда Света подросла, ей сказали, не желая травмировать детскую психику, что мама умерла от аппендицита. До шестнадцатилетнего возраста она знала именно эту версию, казавшуюся Светлане правдоподобной, ведь и Яшина мама, первая жена отца, умерла молодой от болезни.
Память о маме оставалась святой и неприкосновенной. Любое дурное слово о ней было непереносимым, как удар хлыста. Отца она любила вдвойне, видела, как он страдает и хранит память о маме. Это были их общие страдания, общая любовь и общая трагедия.
Однажды в присутствии Светланы дедушка и бабушка разговаривали на повышенных тонах (быть может, разговор шёл об арестованном зяте и подозрительно умершем сыне), и бабушка в пылу спора обернулась к Светлане и выкрикнула: «Мать твоя дура была, дура! Сколько раз я ей говорила, что она дура – не слушала меня! Вот и поплатилась!» Светлана заревела, крикнула в отчаянии: «Сама ты дура!» – и побежала к няне искать защиту.
Но наступает время, когда дети взрослеют и порой из самых неожиданных источников узнают шокирующую правду. Испытание правдой обрушилось на Светлану зимой 1942-го в эвакуации, в Куйбышеве. Совершенствуясь в изучении английского языка, она читала английские и американские журналы, недоступные для советских людей – «Life», «Fortune», «The Illustrated London News», – и наткнулась на статью об отце, в которой как о давно известном факте сообщалось, что его жена Надежда Сергеевна Аллилуева застрелилась в ночь на 9 ноября 1932 года. Там же был фотоснимок, который она впервые увидела: мама, лежащая в гробу…
Это был шок. Возмущённая Светлана ринулась к бабушке с упрёком: «Я всё знаю, почему от меня скрывали?» Ольгу Евгеньевну как будто прорвало, и она стала подробно выкладывать внучке накопившееся за десять лет переживания. «Ну кто бы мог подумать? – повторяла она без конца, рассказывая, как это произошло. – Ну кто бы мог подумать, что она это сделает?»
Светланина сказка закончилась. С тех пор покоя ей не было. Она ворошила детскую память, расспрашивала отца; в 1955 году встречалась с Полиной Молотовой (Жемчужиной), последней, кто общался в тот роковой вечер с Надеждой Аллилуевой; беседовала с родной сестрой матери Анной Аллилуевой, так же как и Молотова, вышедшей из тюрьмы.
Она искала причины, побудившие маму сделать роковой выстрел, но никто не мог или не хотел толком ей объяснить – и не только потому, что чужая душа потёмки. Светлана лишь выяснила, что мама оставила прощальное письмо, следы которого не обнаружены, скорее всего, Сталин его уничтожил. Если Полина и знала от мужа о содержании письма и оно действительно носило обвинения политического характера, то она, оставаясь сталинисткой, как и её муж, его содержания не раскрыла.
После смерти отца Светлана вновь расспросила няню, убеждённая, что она её не обманет, и та подтвердила рассказ Молотовой, добавив некоторые подробности. Незадолго перед смертью Надя была необыкновенно грустной и раздражительной. К ней приехала гимназическая подруга, с которой она разговаривала в Светланиной комнате, и няня слышала, как Надя жаловалась, что ей «всё надоело», «всё опостылело» и «ничего не радует». Подруга, пытаясь вывести её из депрессивного состояния, спросила: «Ну а дети?» – «Всё, и дети», – ответила Надя.
Так уж было на душе тяжко, что даже малые дети не остановили. Возможно, в минуты отчаянья она и раньше подумывала о самоубийстве, а тут решилась. Протестный выстрел, которым она хотела мужа образумить (или наказать), был последним аргументом в их споре.
В четвёртой жизни, ограниченной четырнадцатью годами, до отъезда из СССР, Светлана провела собственное расследование причин трагедии. Мы вернёмся к ней, когда на нашем календаре наступит 1954 год и разговорятся Анна и Евгения Аллилуевы, вышедшие из тюрьмы, и когда ещё через полвека, в 2008 году, Александр Аллилуев, двоюродный брат Светланы, расскажет о прощальном письме Надежды родителям…
Жизнь вторая
Зазеркалье после самоубийства матери
