Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи - Джейк Джонс
— Сколько времени?
— Четверть двенадцатого.
— Знаете, что? Отвезите меня в кровать. Я на сегодня все.
Так что мы катим Реджи к кровати, помогаем ему встать, повернуться, сесть и лечь на бок. Мы возвращаем медальон ему на шею, укрываем его одеялом и выключаем свет.
Мы не проводили экстренного лечения. Не решали медицинских загадок. Не предотвратили катастрофу. Но я давно не чувствовал себя таким нужным.
— Спасибо, парни. Вы были на высоте.
— Да ну, пустяки.
— Вот что еще: можете по пути к двери…
— Да?
— Можете включить вон то радио?
— Да, конечно.
Обиженная женщина украшает пол скорой
Никто не хочет прослыть размазней. В большинстве сфер существует некая профессиональная гордость, но на плодородной почве экстренной медицины она разрастается до религиозного убеждения. Всего за несколько месяцев работы в новом качестве я уже успел это понять.
«Не позволяй над собой издеваться. Один раз проявишь слабость — и тебе сядут на голову».
Такой совет мне дали перед первым вызовом. Сначала я не очень хорошо понял, к кому конкретно это относится: к пациентам? Диспетчеру на радиосвязи? Другим водителям на дороге? Судя по всему, у моего наставника был зуб на каждую из этих групп, поэтому уточнить было трудно, а спрашивать я стеснялся.
Тем не менее я был настроен думать о людях хорошо. По крайней мере, до тех пор, пока у меня не было причин думать иначе. Я не был совершенно наивным. Я понимал, что будут сложные люди и неоднозначные ситуации. Я видел те серии «Доктора Хауса», где бессердечный Хью Лори фыркает: «Все лгут», а в конце оказывается абсолютно прав. Мне рассказывали все эти истории: как пациенты эксплуатируют систему и тратят впустую наше время, спихивают нам пожилых родственников, стараются пролезть без очереди в отделение неотложной помощи, нарываются на неприятности, пытаются выманить дозу. Я слушал, как циники в ординаторской наслаждаются своей честно заработанной мизантропией. Я уже успел столкнуться с кучей проходимцев и робко сдать их на руки медсестрам приемного покоя, встречающим нас с поджатыми губами, видавшим такое по многу раз, не поднимающим взгляда от текущих дел и слишком усталым, чтобы скрывать презрение как к пациенту, так и к его сопровождающему в зеленой форме.
Но я был решительно настроен на то, чтобы не позволить всему этому выбить меня из колеи. Я был уверен, что человеку надо дать шанс. Честно выслушать и уделить немного внимания. Это вопрос отношения к делу. Я не хотел быть наивным, но и не хотел с ходу предполагать худшее. Я был уверен, что в любой ситуации смогу придерживаться своего убеждения, что люди по своей сути хорошие и начинают козлить, только когда что-то идет не так, как им хочется. Как же иначе.
* * *
Наша пациентка сидит под утренней моросью на низком заборчике рядом с алкомаркетом. Капюшон надвинут, голова опущена, мокрые пряди волос прилипли к лицу. Когда мы подъезжаем, она сплевывает в лужу, потом хватается за живот и скрючивается от боли. В этом движении чудится что-то знакомое.
Рядом с ней сидит мужчина с мобильным, но при виде нас он встает и уходит по улице. Она что-то кричит ему в спину. Он, не поворачиваясь, резко встряхивает рукой вниз, как будто что-то выбрасывает.
Мы вылезаем из машины. Напарница начинает бодрым тоном:
— Привет! Поехали?
— Я не могу встать.
— Всего пара шагов. Мы поможем.
— Мне нужен газ.
Глаза пациентки закрыты, ее лицо стянуто в сложную гримасу.
— Какой газ?
— Газ с воздухом.
— Вам его раньше давали?
Она кивает.
— Давайте вытащим вас из-под дождя и поймем, что с вами случилось.
Она открывает глаза:
— Я уже промокла. Вы о ком беспокоитесь: о себе или обо мне?
— Разве вы не хотите в тепло?
Она смотрит прямо на мою напарницу и сплевывает.
— Я никуда не поеду без газа.
Мы переглядываемся. Я приношу закись азота.
* * *
— Вы его хоть включили? По-моему, он не работает.
Она показывает нам мундштук.
— Он точно работает.
— Можете проверить?
Она втягивает газ в легкие, жадно вдыхая.
— Поверьте, он работает.
Сегодня ее зовут Аннабель, но я встречал ее раньше, пару недель назад, и тогда ее звали Селина. На ней беговые кроссовки на босу ногу, мешковатые спортивные штаны и гигантский джемпер с капюшоном, как будто она только что вернулась из фитнес-клуба, но в чужой одежде. У нее неопрятные руки, а вокруг глаз круги вчерашней туши. Мне на ум приходит мужчина, который ушел, когда мы приехали; интересно, кто это был и куда исчез.
— Не помогает, не чувствую разницы.
— Расскажите нам, что случилось, Аннабель. Покажите, где болит.
Я чувствую, что дружелюбный настрой моей напарницы вот-вот пошатнется. Она разговаривает с пациенткой, а я занимаюсь процедурами. Аннабель знает порядок: протягивает палец для измерения уровня кислорода в крови и пульса, закатывает рукав, чтобы на нее надели манжету тонометра.
— Как будто меня колют ножом. Жгут огнем. Стискивают ребра. Газ не помогает. Кажется, нужно более сильное средство.
На ее предплечье я вижу те же синяки и болячки, что и раньше. Они расположены вдоль вен. Я оборачиваю манжету вокруг худой руки, и манжета надувается. Пациентка снова втягивает в себя газ.
— Когда это началось? У вас раньше такое было?
— Много раз.
— Правда?
— Но так плохо никогда не было.
— Вы принимали какие-то лекарства?
Она мотает головой:
— Все мои таблетки дома.
— А где это?
— Это важно?
— Что вы обычно принимаете?
— Ничего из этого не действует.
Это спарринг: моя коллега старается выяснить какие-то подробности, а Аннабель упирает на видимые свидетельства своего страдания. Но моя напарница упорна. Она не вредничает, но настаивает на своем:
— То есть это хроническая проблема? Какой у вас диагноз?
— Милая, мне правда больно. Зачем все эти вопросы?
— Простите, Аннабель. Вам не сказали, в чем проблема?
— Вы же знаете, что мне больно, правда? Что еще вам нужно знать?
— Может быть, у вас есть письмо из больницы?
— Я похожа на человека, у которого есть письмо из больницы?
— Нам нужно знать причину боли. Позвольте мне посмотреть ваш живот.
— Милая, я же говорю, что все серьезно, что вам еще нужно?
— Мы хотим обеспечить наиболее подходящее лечение.
Аннабель уставилась на мою коллегу. Может быть, та ведет себя слишком сурово? Если бы с пациенткой беседовал я, может быть, я проявил бы больше терпимости? Или, может быть, оказался бы более податливым? Нам обоим ясно, что Аннабель действительно плохо себя чувствует:
