Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи - Джейк Джонс
Позади процессии идут мой наставник и его товарищ по бригаде.
— О! Путник вернулся!
— Хорошо съездил?
— Мы уже забыли, как ты выглядишь.
— Разве ты не заскучал и не отправился домой?
* * *
Я уже начал понимать, что бригады скорой помощи не любят усложнять: не оставляют никаких «серых зон», не терзаются сомнениями. Люди действия и сторонники ясности, мы склонны сразу брать быка за рога и сводить сложные сценарии к инстинктивным решениям и быстрым реакциям. Промедление ради того, чтобы разглядеть все нюансы, взвесить плюсы и минусы, может повлечь за собой серьезные последствия, поэтому мы склонны закладываться на худшее, а о приятном думать потом.
Чтобы так реагировать, нужно хорошо владеть собой: нужно включаться в незнакомую ситуацию и брать бразды правления на себя, быть готовым ошибиться на глазах у всех и не бояться оказаться у кого-то на пути. В экстренной ситуации нет времени на то, чтобы заламывать руки и копаться в себе — или на то, чтобы аккуратно припарковаться.
Один из моих наставников предположил, что это для меня окажется особенно сложным: он заметил врожденную неуверенность в себе и склонность осторожничать, когда необходимо действовать. Он был прав. Отчасти это объяснялось благоразумием: я уже боялся, что меня разоблачат. Но были и другие, глубинные причины. Я был уверен, что смогу лучше освоить технику экстренной медицинской помощи, но одновременно эти перспективы вызывали у меня внутреннее сопротивление, хотя я старался выковать более сильную и уверенную версию самого себя. Можно ли было найти какой-нибудь другой подход?
Исхудавшего до скелета мужчину вынимают из его собственных испражнений
Реджи на полу в уборной и не может встать. Он застрял между унитазом и инвалидным креслом. Когда он упал, было светло, но это было два часа назад, и сейчас он лежит в темноте. Он держался, сколько мог, но сейчас его спортивные штаны насквозь мокрые, а кожа начинает гореть от раздражения. Он пытался подтянуться, ухватившись за унитаз и перила на стене уборной, но мышцы на руках дряблые и слабые. У него хотя бы был на шее медальон для вызова скорой помощи, он смог дотянуться до кнопки и вызвать бригаду.
Реджи ждет человека, который вытянет его из трясины. Во цвете лет он беспомощен, как дитя. Ему сорок шесть лет.
Мы выехали к нему полтора часа назад. Затем вызов отменили, и нас перенаправили к девушке в возрасте 21 года, которая была «без сознания и еле дышала». Когда мы приехали, она лежала на полу с закрытыми глазами. Она поссорилась со своим парнем. Родители ужасно испугались, потому что она не отвечала на вопросы, не двигалась и никак на них не реагировала, поэтому они вызвали скорую.
Мы проводим на месте происшествия час, следим за дыханием пациентки, исключаем тревожные признаки, беседуем с родственниками, и, наконец, всё снова спокойно. А когда мы переключаемся на следующий вызов, на дисплее снова возникает адрес Реджи.
Мы извлекаем ключ из тайника у двери, заходим и зовем хозяина. Мы идем на голос Реджи в сторону туалета и включаем свет. Начинает жужжать вентиляция.
— Вы не торопитесь.
— Простите нас, пожалуйста.
— А это ваша вина?
— Ну… Нас отправили на другой вызов.
— Тогда не за что просить прощения.
— Ладно. Но мне правда жаль, что вам пришлось так долго ждать. Вы давно упали?
— Я даже не знаю. Какая разница? Все уже случилось.
Реджи задвинули. Система, которая не может отличить экстренный случай от преувеличения, бросила его одного. И все же его слова звучат не как гневный упрек из холодной тьмы и забвения. В его ровном, монотонном голосе звучит усталость, намекающая на то, что его вызовам и раньше ставили пониженный приоритет. Как будто он читает чужие строчки; как будто у него нет сил, чтобы как следует разозлиться.
— Ладно. Давайте мы вас поднимем.
Прежде чем сдвинуть Реджи с места, мы спрашиваем, как именно он упал, не ударился ли он головой, не терял ли сознания и не болит ли шея — перечисляем «горячую пятерку» вопросов для оценки состояния пациента, но Реджи не терпится добраться до конца.
— Бог с ним, просто поднимите меня с пола.
Мы выкатываем инвалидное кресло и передвигаем Реджи в центр помещения. Это квадратная коробка, перестроенная под нужды хозяина: здесь есть поручни, ширмы и самоочищающийся пол футуристического вида. Реджи застыл в форме вопросительного знака, тощие мышцы сведены спазмом, он напоминает огромный эмбрион с жидкой бородой. Мы поднимаем его и приводим в сидячее положение. Он такой легкий, как картонный силуэт самого себя. Куртка свисает у него с плеч, как платье; штанины треников раздуваются вокруг ног-палочек, как паруса; на его ключицах можно развесить целый шкаф вешалок с рубашками. Именно это подразумевают, когда говорят: «Он превратился в тень себя самого». Тело Реджи — голая информация, новостной репортаж о том, каким он был раньше, достоверный, но абсолютно сухой. Комплекция, которую можно описать существительными без прилагательных.
Мы стаскиваем с Реджи одежду. Он привычно передвигает ноги и руки так, чтобы нам было удобно.
— К тебе ходят соцработники, Реджи?
Реджи кивает.
— Как часто они приходят?
— Два раза в день.
— Утром и вечером?
Реджи кивает.
— Какие они?
Он пожимает плечами. Соцработники как соцработники. Чего мы от него хотим?
— Ты часто выбираешься на улицу?
— В последнее время не очень.
— Не очень?
Он вздыхает.
— Это тяжело.
— Конечно.
— Я лучше дома побуду.
Кожа на локтях и бедрах Реджи красная, как вишня: он натер ее об виниловый пол. На коже мурашки от холода, волоски вздыбились. Бедра мокрые от мочи, а ягодицы заляпаны экскрементами. Это просто факты: никто по этому поводу ничего не говорит.
Мы находим салфетки и убираем самую жуткую грязь. Мой напарник включает душ и держит руку в перчатке под струей, пока не начинает литься горячая вода. Мы поднимаем Реджи с пола, сажаем его на сиденье для душа, направляем струю так, чтобы вода падала ему на плечи и лилась вниз по иссохшему торсу. Тело начинает расслабляться, и через несколько минут он может сам взяться за поручень и опереться на него.
— А семья, Реджи?
— Что — семья?
— У тебя есть семья?
— Есть.
— Они далеко?
— Я
