Я умею прыгать через лужи. Это трава. В сердце моем - Алан Маршалл
— Да, черт возьми, правда… Впрочем, погоди… — Он нос и потер рукой подбородок. — Нет, сынок, это, пожалуй, и неправда, — признался он. — Что-то похожее было на самом деле, но когда об одном и том же рассказываешь много раз подряд, то стараешься, чтобы получилось занятней и смешнее. Нет, я не врал. Я просто рассказал смешную историю. Ведь хорошо, когда удается рассмешить людей. На свете и так слишком много всякой всячины, наводящей тоску.
— Это вроде рассказа об олене? — спросил я.
— Да, — ответил он, — вроде того. Я ездил на нем верхом, вот и все.
Мистер Карузерс протестовал против моего отца из-за того, что тот прокатился на его олене.
— Олень все ходил и ходил по кругу, бедняга, — рассказывал отец, — а мы с ребятами влезли на забор, и, да олень пробегал подо мной, я взял да и прыгнул ему на спину. Конечно, это они меня раззадорили. — Он умолк; рассеянно уставился вдаль, потер подбородок и, слегка улыбнувшись, добавил «черт возьми!» тоном, который не оставлял сомнений в том как отнесся олень к своему непрошеному наезднику.
Отец ни разу не рассказывал мне подробностей той проделки, — очевидно, он считал ее ребячеством. И когда я продолжал его расспрашивать: «А олень побежал?» — он ограничивался тем, что коротко отвечал: «Да еще как!»
Я решил расспросить об этом эпизоде Питера Финли. По моему мнению, отец не хотел вспоминать о приключении с оленем потому, что олень его сбросил.
— Олень задал отцу трепку? — спросил я Питера.
— Нет, — ответил он, — твой отец задал трепку оленю.
Впоследствии мне кто-то рассказал, что олень обломил об отца рог. Это и вызвало недовольство мистера Карузерса, который собирался, когда олень сбросит рога, повесить их в гостиной над камином, как он это проделывал каждый год.
После смерти мистера Карузерса миссис Карузерс куда-то отправила оленя. Но когда я подрос настолько, что стал тайком забираться в парк, еще можно было деть глубокий след, протоптанный оленем там, где он ходил и ходил по кругу.
Вот почему, а также потому, что все в Туралле, за исключением моего отца, относились к миссис Карузерс с трепетом, я с таким благоговением рассматривал лежавший передо мной ящик и ценил его гораздо выше любого подарка, который мне когда-либо приносили. Он имен такую цену в моих глазах не сам по себе (коробка из под свечей на колесиках доставила бы мне гораздо больше удовольствия), но в нем я видел свидетельство того что миссис Карузерс знает о моем существовании и считает меня важной персоной, достойной получить от нее подарок.
Ведь кроме меня, никто во всей Туралле не получал подарков от миссис Карузерс. А она была обладательницей коляски на дутых шинах, пары серых лошадей, целого выводка павлинов и бесчисленных миллионов.
— Мама, — сказал я, глядя на мать и все еще крепко держа ящик, — когда миссис Карузерс отдавала Мэри подарок, Мэри ее потрогала?
Глава 6
На следующее утро мне не принесли завтрака, но я и не хотел есть. Я был возбужден и встревожен, временами меня охватывал страх, и тогда мне очень хотелось, чтобы мама была рядом.
В половине одиннадцатого сиделка Конрад подкатила к моей кровати тележку, напоминавшую узкий стол на колесах, и сказала:
— Садись, сейчас мы с тобой прокатимся. Она откинула одеяло.
— Я сам сяду, сам, — сказал я.
— Нет, я подниму тебя, — возразила она. — Разве ты не хочешь, чтобы я тебя обняла?
Я быстро оглянулся на Ангуса и Мика, чтобы увидеть, слышали ли они эти слова.
— Чего ты ждешь? — крикнул мне Мик. — Ведь лучшего барашка-подманка на свете не сыскать. Поторапливайся.
Она подняла меня и несколько секунд подержала, на руках, улыбаясь мне.
— Я ведь не барашек-подманок, правда?
— Нет, — ответил я, не зная, что подманком на бойнях называют барана-предателя, приученного водить партии овец, предназначенных на убой, в загоны, где их режут.
Она положила меня на холодный плоский верх тележки и покрыла одеялом.
— Поехали! — весело воскликнула она. — Держи хвост трубой! — подбодрил меня Ангус. — Скоро вернешься к нам.
— Да, да, проснешься в своей собственной тепленькой постельке, сказала сиделка Конрад.
— Желаю удачи! — крикнул Мик. Пьяница приподнялся на локте и, когда мы проезжали мимо его кровати, хриплым голосом сказал:
— Спасибо за яйца, дружище. — И затем чуть погромче добавил: Молодчина!
Сиделка Конрад покатила тележку по длинному коридору и через стеклянные двери вкатила ее в зал, посередине которого стоял высокий стол на тонких белых ножках.
Сестра Купер и еще одна сиделка стояли у скамьи, на которой лежали на белой салфетке стальные инструменты.
— Вот мы и приехали, — сказала сестра; она подошла ко мне и погладила меня по голове.
Я посмотрел ей в глаза, ища в них поддержки и ободрения.
— Боишься? — спросила она.
— Да.
— Глупышка, бояться нечего. Через минуту ты уснешь, а немного погодя проснешься в своей кроватке.
Я не понимал, как это могло быть. Я был уверен, что сразу проснусь, как только до меня дотронутся. Мне казалось, что они так говорят для того, чтобы меня надуть, и я вовсе не проснусь в своей кроватке, а, наоборот, со мной случится что-то страшное. Но сиделке Конрад я верил.
— Я не боюсь, — сказал я сестре.
— Я это знаю, — сказала она мне на ухо и, перенеся меня на стол, положила мне под голову маленькую подушечку. — Теперь не двигайся, а то скатишься вниз.
В это время быстрым шагом вошел доктор Робертсон, массируя свои пальцы, он улыбался мне.
— «Брысь, брысь, черный кот!» Ты ведь эту песенку поешь?
Он погладил меня по голове и отвернулся.
— Беговые дрожки и черные кошки, — бормотал он, пока одна из сиделок помогала ему надеть белый халат, — Беговые дрожки и черные кошки. Ну ладно!
Вошел доктор Кларк, седоволосый, с узкими губами.
— Муниципалитет так и не засыпал яму у ворот, — говорил он в то время, как сиделка подавала ему халат. — Не понимаю… нельзя полагаться ни на чье слово… Халат, кажется, слишком велик. Нет, это все-таки мой.
Я уставился на белый потолок и думал о луже, которая всегда появлялась у наших ворот после дождя. Мне нетрудно было ее перепрыгнуть, но Мэри этого не могла. Я же мог перепрыгнуть через любую лужу.
Доктор Кларк подошел к моему изголовью и стоял там, держа над моим носом белую подушечку, похожую на ракушку.
По знаку доктора Робертсона он напитал подушечку жидкостью из маленькой синей бутылочки, и, когда я сделал вдох, я едва не задохнулся.
