Репин - Игорь Эммануилович Грабарь
«Но вдруг ему пришла в голову мысль, которая сделала возможным исполнение картины даже и на классический сюжет. Он вспомнил сцену из времени своего отрочества, — ту минуту, когда вошел в комнату, где лежала только что скончавшаяся его сестра, молоденькая девочка. В его памяти возникло тогдашнее чувство, — полумрак комнаты, слабо мерцающий красный огонь свечей, бледное личико маленькой покойницы, закрытые глаза, сложенные тощие ручки, худенькое тельце, выделяющиеся словно в дыму, важная торжественность и глубокое молчание кругом — и вот из этих, выплывших теперь ощущений, глубоко запавших прежде в юной душе, он задумал создать свою картину.
«До конкурса оставалось едва несколько недель, но внутри горело яркое чувство, фантазия кипела, и в немного дней картина была написана настолько, что ее можно было нести на конкурс. Ее так неоконченную и понесли. И она получила большую золотую медаль, она вышла лучше и сильнее всех — чувство и живописность громко в ней говорили. Совет Академии не посмотрел на то, что многое осталось едва подмалеванным. Так она и теперь осталась навсегда неоконченной, и все-таки в музее «золотых программ» Академии, это одно из самых оригинальных и поразительных созданий»{60}.
Надо прямо сказать, что лучшей «программы» в стенах Академии не было написано ни до него ни после.
Найдя для программы ясный реалистический подход, он с жаром принялся за работу и написал одну из своих наиболее впечатляющих картин.
2 ноября 1871 г. на годичном экзамене он получил за нее первую золотую медаль и право на шестилетнюю заграничную поездку на казенный счет.
Что такой картины, при всем своем таланте Репин просто физически не мог написать в две недели, это не подлежит сомнению. Стасов несколько преувеличил. Об этом свидетельствуют те многочисленные подготовительные работы к ней — эскизы, рисунки, этюды, наброски— которые сохранились в различных государственных и частных собраниях.
Достаточно сказать, что существует карандашный эскиз, бывший с собрании И. С. Остроухова и перешедший сейчас в Третьяковскую галлерею, на котором идея картины уже вылилась почти так, как мы ее видим на картине. Между тем эскиз этот помечен автором 1870 г. В том же собрании был, также перешедший в Третьяковскую галлерею, эскиз масляными красками, датированный 1871 г., и также близкий к картине.
Среда ряда рисунков и этюдов в собрании «Русского музея» есть любопытный рисунок, перешедший из собрания С. С. Боткина. Он неожиданно ориентирует композицию не справа налево, как на картине, а в обратном направлении, — слева направо. Эскиз датирован 1871 г. и на нем имеется резолюция Бруни о допущении эскиза к конкурсу. Из этого видно, что, даже найдя как будто окончательное оформление, Репин колеблется, не перестроить ли всей картины по-новому.
Совершенно очевидно, что свою тему Репин одолел не сразу, не с налету, а путем долгого обдумывания, взвешивания, прикидывания путем долгих, мучительных исканий. Все лето и часть осени 1870 г. Репин не был в Петербурге, — он ездил на Волгу. Вернувшись, он не сразу принялся за программу и тут-то, повидимому, зимой 1870/71 г. его, колеблющегося и подталкивали на работу товарищи.
Появление на конкурсной выставке картины Репина было настоящим событием. Ее автор сразу становился в первые ряды русских художников. Ему уже не приходится искать заказов, — они сами к нему идут, а вскоре он не всякий заказ и берет, отвергая то, что ему не по-сердцу.
Картина «Воскрешение дочери Иаира» написана с таким блеском живописного дарования, какого тогдашняя русская живопись не знала. Хотя в живописном даровании Репина никто не сомневался, но, казалось, он превзошол самого себя. Что было совсем неожиданно, эта та сдержанность и суровая простота, которыми проникнута вся композиция картины. Сейчас ясно, что для Репина не даром прошел Христос, Александра Иванова. В его фигуре Христа есть нечто от величия и покоя той фигуры, от общего ее облика, от лаконичности складок его одежды. Левая рука Христа — одна из лучших рук Репина, великого знатока, мастера и истолкователя руки.
Успех Репина принес ему первый крупный заказ. А. А. Пороховщиков, основатель и собственник гостиницы «Славянский базар» в Москве, заказал ему для концертного зала гостиницы большую картину-панно, на которой должны были быть изображены все знаменитые «Славянские композиторы». Список композиторов был составлен Н. Г. Рубинштейном, не включившим в него не только «инако мысливших» Мусоргского, Бородина и Кюи, но даже и Чайковского.
Картина эта очень большого размера, — 128 сантиметров высоты и 393 ширины — начата в начале декабря 1871 г. и окончена в начале мая 1872 г.{61}. Она трактована художником в виде группового портрета наиболее известных композиторов и музыкантов русских, польских и чешских, расположившихся отдельными группами среди обширного зала. Одни стоят, другие сидят, третьи прохаживаются. В центре видна низкорослая фигура Глинки, с живостью и одушевлением что-то излагающего. Около него стоят кн. В. Ф. Одоевский, М. А. Балакирев, и Н. А. Римский-Корсаков в форме моряка-лейтенанта; тут же сидит, облокотись на стуле, А. С. Даргомыжский. Немного поодаль стоит, заложив руки за спину, А. Н. Серов. Невдалеке группа композиторов церковной музыки: Бортнянский, священник Турчанинов и А. Ф. Львов в блестящем придворном мундире, с грудью в орденах. К нему наклоняется и что-то говорит московский композитор Верстовский, а рядом с ним виднеется голова другого московского композитора, Варламова. В правом углу картины сидит у фортепьяно Антон Рубинштейн. Все остальное место на правой стороне картины занято польской группой: Монюшко, Шопен, граф Огинский, Липинский, Ласковский (в военном мундире). Чешские композиторы разместились на левой стороне. С самого края налево стоит у стены Э. Ф. Направник, подле него на небольшом диванчике сидят Сметана и Бендль, а позади них — Горак{62}.
Высоко оценивая новую картину Репина, Стасов высказал тогда только сожаление, что — видимо не по вине автора, а по прихоти заказчика — в число русских композиторов не были включены ближайшие соратники Балакирева и Римского-Корсакова, — Мусоргский и Бородин, которые, конечно, «не чета авторам «Аскольдовой могилы»{63}.
«Славянские композиторы» стоят совершенно особняком в творчестве Репина: самое назначение картины, долженствовавшей быть скорее декоративным панно, чем собственно картиной, исключительность задачи, усложнявшейся тем, что почта все действующие лицо по необходимости писались с гравюр или в лучшем случае с фотографий, и тем самым для автора закрывалась возможность проявить самое драгоценное свойство своего дарования — чувство жизненной правды, наконец, срочность заказа и бесконечные капризы и придирки заказчика, — все это создавало обстановку и условия, мало способствовавшие к написанию произведения, действительно достойного творца «Воскрешение дочери Иаира»{64}. В этой последней картине скорее улавливаешь черты будущего Репина, чем в «Композиторах». Какие-то элементы первой перешли
