Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

Главный редактор издательства с редакцией художественной литературы работал легко, в любви и согласии: я к ним почти не лез, они со мной советовались, но тоже нечасто. И эти странные отношения низов и верхов давали хороший результат, хороший для автора и для читателя. Но вот по поводу книги Искандера редактор Вика Сагалова явилась ко мне в верха.

Её кое-что смутило.

«Школьный вальс» замыкал книгу, а сама эта повесть замыкалась вот чем:

Два политических сна я видел в своей жизни, оставивших в моей памяти неизгладимый след. Для нашего поколения политика стала тем кровоточащим жизненным фоном, на котором воспринимаются и видятся почти все события нашей жизни.

А дальше…

Дальше начинался первый сон.

Первый сон, рассказанный Фазилем Искандером и ещё нигде у нас не опубликованный, был по тогдашнему времени невообразим:

Я вижу киноэкран. Ленин и рабочий сидят друг против друга за столом. У Ленина желтоватое болезненное лицо. Он с горьким упрёком смотрит на рабочего. Он уже знает и про тридцать седьмой год, и про всё, что случилось со страной. Во сне мне его безумно жалко, хотя наяву уже смутно догадываюсь и о его вине. Но эта догадка не проникает в сон.

Рабочий смотрит на Ленина. Он сидит, опустив голову и набычившись. Он и стыдится Ленина, и упрямо оправдывается. Он хочет сказать, а может, уже говорил Ленину:

— Откуда вы взяли, что я такой? Я никому никогда не говорил, что я такой. Вы выдумали меня, а я должен отвечать за вашу выдумку?

Ленин продолжает глядеть на рабочего с горьким упрёком. Он и сейчас не слушает рабочего и не обращает внимания на его слова. Его болезненное жёлтое лицо выражает только одно: как вы могли допустить это?

Рабочий хоть и склонил голову, но упрямо продолжает своим обликом несогласие с Лениным.

— Хорошо, хоть Надежду Константиновну не взяли… За связь с Лениным, вдруг говорит Ленин. Его долгий, сухой, желчный смех. Смущённо, но упрямо склонённая голова рабочего.

Экран гаснет.

Другой сон, приснившийся Искандеру через много лет после XX съезда, был про похороны Сталина. Как несут его в гробу, играет оркестр, а Сталин вдруг приподнимается и дирижирует оркестром. Он хочет запомнить тех, кто его хоронит, особенно музыкантов…

Второй сон редактора Вику Сагалову не смутил. И меня не смутил. А вот первый…

Я пишу это уже в 2005 году и, поверьте, что в 1988-м для большинства людей тогдашнего Советского Союза имя Ленина было ещё неприкасаемым. И не велением властей, по искреннему заблуждению.

Во времена Большого сталинского террора даже в лагерной песенной классике прорвался такой, к примеру, надрывный вопль:

Проснись, Ильич! Взгляни на коммунистов…

Посмотри, дескать, родной, что вытворяют они без тебя «за тяжелыми железными кулисами»…

Когда же наш отец, гений всех времен и народов, оказался «не отцом, а сукою», вскипела компенсационная волна народной любви к самому человечному человеку. И горбачёвская перестройка поначалу воспринималась как очередное возвращение к ленинским нормам. Сомнения уже потихоньку подтачивали мозг, но так хотелось сомнения эти стряхнуть: ведь если падёт и этот кумир, то что же нам останется? Вот это был вопрос. Мы без кумиров жить ещё не очень научились.

Нет, нет, к такому сну Фазиля Искандера мы не были тогда готовы.

Но что же делать? Ведь нас считали самым смелым и самым свободным издательством. Так неужели я скажу Искандеру, что это не пойдёт?

И вот я придумал. Да, я придумал, как мне мягко нарушить первый сон Фазиля Искандера.

Я попросил Вику Сагалову предложить ему некий компромиссный вариант. А вдруг он согласится? Искандер согласился.

Теперь повесть заканчивалась так:

Два политических сна я видел в своей жизни…

И так далее до конца абзаца.

А потом:

Первый сон не стану рассказывать. Может быть, в другой раз.

Другой сон…

И далее про похороны Сталина.

Так эта книга и вышла. А у меня на душе сначала полегчало, а после кошки заскребли. И всё скребли до 2002 года, когда я для нового издательства «Материк» составил небольшой сборник Искандера и назвал его (с благословения, конечно же, автора) фразой, вынутой из его волшебной прозы, — «Яблоня, шелестящая под ветерком». Конечно же, в сборник вошла эта повесть — «Школьный вальс, или Энергия стыда». Там оба сна подлинные. Четырнадцать лет жила во мне энергия стыда.

Последний анекдот для тёщи

Когда моя вторая тёща временами стала у нас гостить, и подолгу, я как-то, к случаю, в одно из гостеваний заговорил о русской квашеной капусте.

Поводом к тому явился припомненный мною анекдот, где один еврей… А с этого зачина ведутся все еврейские классические анекдоты… Так вот:

Один еврей сказал:

— Хорошо этим русским, у них кислая капуста шестнадцать копеек за кило… А у нас курица — три рубля!

Поговорили мы и посмеялись на этот счёт, и тёща моя (вторая) мне и говорит:

— Нет, почему же… Мы очень любили всегда кислую капусту. И квасили её. Лев Абрамович сам всегда занимался. Очень мы это любили. У нас даже был специальный бочонок, всегда заквашивали. А Лев Абрамович ещё всегда среди шинкованной капусты закладывал несколько целых половинок кочанов, и это было особенно вкусно.

— Ну да, — подтвердил я, — конечно… А иногда, вы знаете, закладывают даже целый большой кочан, как вроде бы арбуз. И вот его закладывают, а когда капусточка уже готова, берут этот целый кочан и уж тогда разрезают его пополам. Потом берём одну эту половинку и острым ножичком вырезываем всю внутренность, но только так, чтобы осталась нетронутая полусфера…

Тут тёща моя (вторая) сделалась особенно внимательной. И понял я, что этого рецепта она не знает, и с удовольствием для просвещения её продолжил:

— И вот берём мы эту полусферу двумя руками и… медленно и осторожно её приподнимаем, а после — сразу — вдруг — тихонечко — надеваем её себе на голову…

Тёщин взгляд сделался изумлённым, и я тогда закончил:

— Вы даже представить себе не можете, как это… с утречка… оття-гывает!

Вот какая у меня была моя последняя тёща.

Фирма

Нет, всё-таки как хорошо писать не для печати!