Винсент Буглиози - Helter Skelter: Правда о Чарли Мэнсоне

Ранее один из запасных присяжных написал судье Олдеру письмо с жалобами на сексуальную откровенность некоторых показаний. Я не оглянулся на него сейчас, но, подозреваю, теперь этого человека чуть не хватил удар. Проходя мимо стола защиты по пути к судейскому столу, я бросил Мэнсону: “Не бойся, Чарли. Самого плохого они не услышат”.

Олдер объявил весь ответ не имеющим отношения к делу.

Я спросил у Флинна: “Обсуждал ли с вами мистер Мэнсон… Не вдаваясь в подробности сказанного, Хуан… имевшиеся у него планы “распрограммирования” людей в “Семье”?” Когда Флинн ответил: "Да", я успокоился на этом.

Об одном только умалчивал Мэнсон, объясняя свою методу “Семье”: в процессе освобождения эго он программировал их заново, делая своими покорными рабами.

На протяжении всей своей части перекрестного допроса Канарек намекал (как и в случае со многими уже выступавшими свидетелями), что я дал Хуану четкие инструкции: как и что говорить в суде. Мне показалось, что он в тысячный раз заводит старую пластинку, когда Канарек начал на повторном перекрестном допросе: “Мистер Флинн, когда заданный вам вопрос, как вам кажется, может не совпасть с желаниями стороны обвинения в этом деле…”

Буглиози: “Ох, да когда же это кончится!”

Канарек: “Ваша честь, он перебил меня!”

Буглиози: “Чья бы корова мычала…”

Судья: “Мистер Буглиози, прошу вас, второго предупреждения не будет, сэр”.

Буглиози: “Чем он занимается, Ваша честь? Он обвиняет меня в чем-то, и мне это не нравится”.

Судья: "Подойдите к судейскому столу".

Буглиози: “Я больше не буду терпеть. Вот где он у меня сидит”.

Мое негодование было в той же мере частью судебной тактики, как и все прочее. Если бы я позволил Канареку вновь и вновь проворачивать один и тот же старый трюк, присяжные могли подумать, будто в его словах и правда что-то есть. У стола я сказал Олдеру: “Я не хочу, чтобы этот парень каждый день голословно обвинял меня в серьезном нарушении”.

Судья: “Абсурд какой-то. Вы перебили мистера Канарека. Вы сделали непозволительное заявление перед присяжными… Я нахожу, что вы оскорбили Суд, и присуждаю к выплате пятидесяти долларов штрафа”.

К удивлению приставов, мне пришлось позвонить жене, чтобы попросить ее приехать и выплатить штраф. Позднее заместители окружного прокурора в офисе сбросились по доллару в “фонд поддержки Буглиози” и возместили ей ущерб.

Как и в случае с грубостью Хьюза, мне показалось, что если я и оскорбил кого-то, то одного лишь Канарека, а не Суд. На следующий день, для протокола, я произнес по этому поводу краткое заявление, в котором, помимо прочего, заметил: “Прошу уважаемый Суд в будущем, пожалуйста, принимать во внимание два очевидных момента: наши заседания проходят при напряженной борьбе сторон, и обстановка часто накаляется до предела; кроме того, прошу учитывать действия мистера Канарека, вызывающие реакцию с моей стороны”.

С моим штрафом процесс стал по-настоящему показательным: каждый юрист, вовлеченный в разбирательство, был либо уже наказан за неуважение к Суду, либо получил предупреждение.

Защита изо всех сил старалась высмеять страх Хуана перед Мэнсоном.

Хьюз дал понять, что с момента своего ареста Мэнсон едва ли был способен кому-либо повредить; неужели мистер Флинн действительно хочет, чтобы присяжные поверили, будто он боялся мистера Мэнсона?

Отвечая ему, Хуан мог выражать чувства всех свидетелей обвинения: “Ну, не самого мистера Мэнсона, а его длинных рук, знаете ли”.

К этому времени я уже видел общую схему. Чем разрушительнее показания, тем скорее Мэнсон попытается нарушить порядок в суде, стараясь, чтобы на первые страницы газет попали его фокусы, а не сами показания. То, что рассказывал Хуан Флинн, в достаточной мере обеспокоило Чарли. Пока Хуан находился в суде, Олдеру несколько раз приходилось удалять Мэнсона и девушек из зала после их выходок. 2 октября это случилось снова — Мэнсон обернулся к публике и сказал: “Посмотрите на себя. Что ждет вас? Все вы прямым ходом спешите к собственной гибели”. Затем улыбнулся странной, едва заметной улыбкой и добавил: "Это ваш Судный день, а не мой".

Девушки снова последовали примеру Мэнсона, и Олдер удалил из зала всех четверых.

Канарек был вне себя. Я только что показал судье те страницы в стенограмме, где Канарек обвинял Флинна во лжи. Олдер постановил: “У меня нет сомнений. Вы достаточно ясно, хоть и не прямо, выразили обвинение в недавней фабрикации показаний". Патрульному офицеру Дэйву Стьюберу будет разрешено воспроизвести в суде тот отрывок из записи его бесед, где упоминается изобличающее признание Мэнсона[182].

Прояснив обстоятельства беседы, Стьюбер включил магнитофон и пустил запись с того момента, когда начались показания. В подобных вещественных доказательствах есть нечто такое, что весьма сильно воздействует на присяжных. И вновь, практически в тех же выражениях, что уже звучали в зале суда, голос Хуана произнес: “Потом он поглядел на меня этак забавно… ухватил за волосы вот так, и приставил нож к моему горлу… А потом говорит: “Разве ты не знаешь, что именно я совершаю все эти убийства?"

Понедельник, 5 октября 1970 года. Пристав Билл Мюррей потом скажет мне, что его с самого начала не покидало предчувствие чего-то серьезного: что-то должно было произойти. Когда день за днем общаешься с заключенными, сказал Билл, вырабатывается нечто вроде шестого чувства; отводя Мэнсона в комнату ожидания перед возобновлением процесса, Мюррей отметил, что тот особенно напряжен и взвинчен.

Хотя подсудимые не давали обещаний вести себя должным образом, Олдер дал им еще один шанс, разрешив всем четверым вернуться в зал суда.

Показания были скучными, однообразными. На данном этапе еще никто не догадывался об истинной их ценности, хоть я и подозревал, что Чарли мог разгадать мои планы. С помощью ряда свидетелей я выкладывал фундамент для ниспровержения возможного алиби Мэнсона.

Следователь ОШЛА Пол Уайтли только что закончил давать показания, и адвокаты защиты отказались подвергнуть его перекрестному допросу, когда Мэнсон спросил: “Могу ли я задать ему пару вопросов, Ваша честь?”

Судья: “Нет, не можете”.

Мэнсон: “Вы собираетесь использовать этот зал для того, чтобы убить меня?”

Олдер сказал Мюррею, что тот может сойти со свидетельского места. Мэнсон второй раз задал свой вопрос, добавив: “Я собираюсь бороться за собственную шкуру, так или иначе. Лучше бы вы разрешили мне делать это устно”.