Винсент Буглиози - Helter Skelter: Правда о Чарли Мэнсоне

О, “Да, только этакая известность мне на фиг не нужна, жирная ты морда”.

Судья: “На этой ноте, мистер Канарек, мы прервем заседание. Объявляю перерыв”.

После дня в суде я расспросил Хуана о разговоре в Шошоне. Ему казалось, что один из офицеров принадлежал к Калифорнийскому дорожному патрулю, но Флинн не был уверен и в этом. Вечером я позвонил в Офис шерифа в Индепенденсе и выяснил, что человеком, беседовавшим с Хуаном, действительно был офицер Калифорнийского дорожного патруля по имени Дэйв Стьюбер. Лишь уже совсем поздно вечером мне удалось разыскать его во Фресно, Калифорния. Да, он говорил с Флинном, как, впрочем, и с Крокеттом, Постоном и Уоткинсом, это было 19 декабря 1969 года. Он записал весь разговор, длившийся более девяти часов, на магнитофон. Да, эти записи все еще у него.

Я заглянул в календарь. Наверное, Флинн будет давать показания еще день-другой. Может ли Стьюбер оказаться в Лос-Анджелесе через три дня вместе с записями, готовым выступить на суде? Конечно, ответил Стьюбер.

Затем он сказал мне кое-что такое, во что поначалу я попросту отказался поверить. Он уже сделал копии своих записей и передал их в ДПЛА. Это было 29 декабря 1969 года. Позднее я выяснил, кому именно из следователей ДПЛА были отданы записи. Офицер (ныне покойный) вспомнил, что получил записи, но признался, что так и не послушал их. Кажется, он вроде отдал их кому-то, но кому — не мог вспомнить. Точно он мог сказать лишь одно: записей у него больше нет.

Возможно, это произошло потому, что запись была слишком уж длинной — девять часов. Или, что тоже вероятно, ленту куда-то засунули по причине летних отпусков. Ни одно объяснение, однако, не умаляет того малоприятного факта, что еще в декабре 1969 года

Департамент полиции Лос-Анджелеса получил запись беседы, в которой звучало признание Мэнсона в убийствах Тейт — Лабианка, и, насколько можно судить, никто даже не удосужился зарегистрировать эту запись, не говоря уже о том, чтобы прослушать ее.

В принципе, я никак не смог бы приобщить сделанную Стью-бером запись к вещественным доказательствам на суде, поскольку показания свидетеля нельзя подкрепить его же заявлением, сделанным ранее. Впрочем, и для этого правила имеется исключение: подобные вещественные доказательства уместны, если противная сторона выражает недоверие к показаниям свидетеля, объявляя, что они недавно сфабрикованы; но и тогда, однако, предыдущее высказывание должно относиться к периоду, когда у свидетеля не было никаких причин лгать. Когда Канарек спросил: “Вы хотите сказать, мистер Флинн, что выдумали все это специально для суда? Это верно, мистер Флинн?", тем самым он обвинил свидетеля в даче ложных показаний, и теперь я мог, отвечая на это обвинение, представить в суде запись высказываний, сделанных прежде.

Множество подобных лазеек открывалось на перекрестных допросах, но поначалу самая широкая из них вовсе не казалась лазейкой. Защита как могла раздула тот факт, что Хуан не рассказал все это представителям властей тогда же, а сделал это гораздо позднее, по прошествии немалого времени после убийств. Стало быть, как доказывал я Олдеру, мне должны дать возможность открыть истинную причину этого: Хуан Флинн всерьез опасался за свою жизнь.

Отвечая на протест Канарека, Олдер заявил: “Вы не можете раскапывать все эти вещи на перекрестном допросе и думать, что противоположная сторона будет сидеть сложа руки, мистер Канарек. Вы не можете загнать обвинение в угол и запретить им пытаться выбраться оттуда".

Хуану было разрешено рассказать, что он не отправился в полицию сразу же, потому что “это не казалось мне вполне безопасным, знаете ли. Я получил пару писем с угрозами…"

На самом же деле Хуан получил три таких письма, переданных ему членами “Семьи”, — и последнее всего две недели назад, когда Пищалка и Ларри Джонс обнаружили, что ковбой живет в трейлере Джона Шварца в парке Канога. Сопротивляясь приобщению писем к материалам по делу, Фитцджеральд сделал любопытное заявление: “Моей жизни трижды угрожали, но я не раздувал из этого скандала”.

Буглиози: “Неужели сторона обвинения угрожала вам?” Фитцджеральд: “Нет, этого я не говорил”. Углубляться он не стал.

Олдер постановил, что Хуан может дать показания относительно самих писем, но не должен называть лиц, передавших их ему. Хуан также рассказал об анонимных звонках и о машинах, проносящихся мимо в глухой ночи; пассажиры громко хрюкали или выкрикивали: “Ублюдок!”, “Свинья!” и т. д.

Я спросил у Хуана: “Вы воспринимаете подобные случаи как угрозу, не так ли?"

О.: “Ну, для меня, знаете, это звучало достаточно угрожающе".

В.: “Относятся ли эти угрозы к причинам, по которым вы не захотели приехать в город и поговорить с властями?”

О.: “Ну, то была одна из причин, да”.

В.: “То есть вы опасались за свою жизнь?”

О.: “Да”.

Когда я спросил его о других причинах, Хуан описал, как Мэнсон, Клем и Текс пробрались “тайком-ползком” в хижину Крокетта на ранчо Баркера.

Присяжные услышали все это потому лишь, что защита, столь беспричинно набросившаяся на Флинна, открыла мне эту лазейку на перекрестном допросе.

Поскольку Канарек спросил Хуана о “программировании” участников “Семьи” Мэнсоном, я сумел протащить в зал суда разговор Чарли с Хуаном, в котором Мэнсон объяснил, что ему приходится “распрограммировать” своих последователей, чтобы снять рамки, наложенные на них родителями, школой, церковью и обществом. Чтобы избавиться от эго, рассказывал Мэнсон, необходимо стереть “все желания, какие у тебя были… распрощаться с матерью и отцом… со всеми ограничениями, запретами… просто очиститься, превратиться в чистую страницу”.

Поскольку методика Мэнсона подразумевала различный подход для лиц мужского и женского пола, я поинтересовался, что Мэнсон говорил о депрограммировании своих девиц. Я и подозревать не мог, что, отвечая, Хуан станет вдаваться в подобные детали.

О.: “Ну, он говорит, знаете ли, чтобы избавиться от внутренних запретов, знаете, надо просто взять пару девчонок и, знаете, положить их на пол, знаете, и пусть лижут друг дружку — или сделать еще проще: увести девушку в холмы, знаете, пусть ложится и сосет мне хрен весь день-деньской… ”

Канарек: “Ваша честь, Ваша честь! Можем ли мы приблизиться к судейскому столу, Ваша честь?”

Ранее один из запасных присяжных написал судье Олдеру письмо с жалобами на сексуальную откровенность некоторых показаний. Я не оглянулся на него сейчас, но, подозреваю, теперь этого человека чуть не хватил удар. Проходя мимо стола защиты по пути к судейскому столу, я бросил Мэнсону: “Не бойся, Чарли. Самого плохого они не услышат”.