Реквием по Марии - Вера Львовна Малева
Пришла наконец весточка от Ляли. Письмо, исколесившее много городов, прежде чем попасть к ней. На нем было бесчисленное количество штемпелей и марок самых разных стран.
«Слава богу, бури, пронесшиеся над нашими головами, оставили нас в живых, — писала Ляля. — Мы обе здоровы, и я, и мама. Муська, Муська, можешь не поверить, но мы даже расплакались, когда услышали твой голос по радио. Случайно поймали Вену и услышали. Я сразу узнала тебя. И поняла, что осталась в живых. Мама живет не со мной, но я знаю, что все у нее в порядке, главное же — здорова и довольна жизнью. Представляешь себе — я тоже начинаю видеть вещи в розовом свете. Возможно, пригласят в труппу здешнего театра оперетты».
«Ляля верна себе. Что значит: начинает видеть вещи в розовом свете? А в каком другом всегда их видела? Может, лишь тогда, во время войны, когда погиб парень, которого любила?»
Фреда заботливо и слегка встревоженно помогла ей снять богатое кимоно.
— Приляг на минутку, — посоветовала она. — Отдохнешь, и пойдем домой.
— Нет, спасибо. Посижу здесь. Дай халат.
Было страшно: вдруг приляжет, а потом не будет сил встать? Внутреннее напряжение все не оставляло ее. Может, выпить кофе? Она словно уловила ноздрями его густой, горьковатый аромат. И вдруг вспомнила того послевоенного посетителя, который оставил у нее в уборной целый мешок продуктов, среди которых был и столь редкий по тем временам кофе. Влад Друмя, пришедший внезапно из ее детства. Парень, который, как и она, бегал по шоссе, ведущему в Иванков. Как он сказал тогда? «Приезжайте домой, Мария Николаевна. Скоро построим оперный театр. Вот увидите».
Уже не первый раз она думала над этими словами. Вспоминала вдруг в поездах, везущих ее в столицы со столь знакомыми вокзалами, гостиницами и сценами. Смотрела на виноградники на холмах и дорогу, бегущую мимо них, поросшую тополями, и вот уже нет Бургундии, по которой, оставив позади границу со Швейцарией, поезд мчит ее в сторону Парижа. Есть низина где-то в районе Корнешть, а вскоре покажутся обшарпанные склады вокзала Вистерничень. С перрона Большого вокзала ей приветственно машет рукой Ляля. Потом пролетка извозчика тащится вверх по Александровской. И запах цветущих лип — он будет нестись вслед за ними точно воображаемый шлейф, когда пролетка будет пробегать вдоль низких бедных домиков.
Но в действительности все совсем не так. Нет больше этих низеньких, маленьких домов, нет улицы, которая поднимается вверх от вокзала, нет, наверное, и самого вокзала. И может, только липам, с их опьяняющими во время цветения ароматами, удалось устоять и выжить.
Жизнь следует жить так, как того требуют обстоятельства. Новые роли, сложнейшие партии, с которыми она неизменно успешно справляется. И радость успеха, который испытывает от роли к роли. В «Смерти Дантона» фон Айнема, в «Любовном зелье» Мартена. А вот сейчас и премьера «Нищего студента» Миллекера. Ее Лаура вызвала бурю оваций уже после первого акта. Она сама, однако, была недовольна. Стоило колоссального напряжения довести до конца каждую сцену. Ее же правилом было никогда не форсировать звук, не утрировать, петь и играть только естественно. Трудности нужно преодолевать на репетициях. На сцене все должно выглядеть просто, бежать, как вода чистого, игриво звенящего родника. Сегодня так не получилось. И если в дальнейшем будет так же неестественно, не сегодня завтра зритель это заметит. Не сможет не заметить.
В один из таких дней, отмеченных вечным стремлением к совершенству и полным изнеможением, тяжестью усилий, направляемых на то, чтоб избавиться от неприятных ощущений, преодолеть, перебороть их, пред ней предстал еще один вестник молодости, еще одна тень прошлого.
Фреда сказала, что ее хочет видеть какой-то человек, она, конечно, понимает, что беспокоить ее не следует, но человек настаивает, не хочет уходить. Фреда казалась озабоченной и недовольной.
— А кто он такой? Чего хочет? Ты словно бы чем-то смущена.
— Осмелюсь заметить, госпожа Мария, таких потрепанных типов можно было увидеть только в первые месяцы после войны.
— Кто это может быть? — Мария нахмурилась. — Может, кто-то из знакомых артистов, оказавшихся в безвыходном положении… Сколько еще времени до того, как поднимут занавес? Час? Тогда пусть войдет.
И Фреда впустила незнакомого мужчину в костюме, когда-то бывшим элегантным, но который давно перестал выглядеть более или менее прилично. Не лучше выглядел и «тип», облаченный в этот костюм. Обрюзгшее тело, небритое, может, неумытое лицо, кончавшееся огромной лысиной, редкие волоски которой не были ни вымыты, ни причесаны. Ничего странного, что, увидев его, Фреда пришла в полное замешательство. Мария вновь испытала неприятное ощущение, на котором уже несколько раз ловила себя сегодня, — словно бы в горле у нее постоянно и болезненно покалывало. Кто же это? С усилием прогнав раздражение, она вполне любезным жестом пригласила гостя сесть. Мужчина сел и широко, многозначительно улыбнулся.
— Как поживает очаровательная богиня прежнего, настоящего Кишинева?
Этот фамильярный тон неприятно поразил ее. Но в ту же минуту она узнала посетителя.
— Господи, это вы?!
— Трудно узнать, не правда ли? — криво ухмыльнулся тот. — Да, почтенная госпожа. В отличие от вас я был повержен в том великом сражении, имя которому — жизнь.
Шербан Сакелариди. Тот самый красивый, элегантный офицер, при виде которого однажды тревожно забилось ее сердце.
Мария понимающе кивнула головой.
— Сражения бывают разные. Вы, к сожалению, выбрали самое кровавое.
— Вы правы. И самое бесперспективное. Только одно можно сказать: у
