Руслан Киреев - Пятьдесят лет в раю

Такое вольное прочтение классики не всем пришлось по душе, но в том же Ярославле я познакомился с писателем, который, как выяснилось позже, расправлялся с хрестоматийными произведениями еще решительней. Но мне-то что до этого! Заполучить бы обещание, что этот наделенный веселым праздничным даром питерский прозаик отдаст свою новую вещь нашему журналу. Прозаик обещал, но как-то нетвердо, как-то уклончиво, с несколько смятой улыбочкой, которая, при его могучем телосложении, так не вязалась с его крупным темным породистым лицом. Я, однако, не отставал. Выпытывал, как будет называться повесть, над которой он сейчас работает (или собирается работать), дабы мы могли эту повесть анонсировать.

И добился-таки своего – в последнюю буквально минуту.

Крупным планом. Валерий ПОПОВ

«Грибники ходят с ножами», – выговорил он, не очень уверенно, когда я уже входил в автобус, который от пансионата, минуя Ярославль, должен был прямиком доставить нас в Москву.

Попову в Москву не надо было: остался ждать другого автобуса, как раз в Ярославль, к вокзалу, чтобы уже оттуда отправиться поездом к себе в Питер.

Езды до столицы было три с половиной часа, и все три с половиной часа мы проговорили с Володей Новиковым. Новиков был одним из первых критиков, горячо и остро поддержавших живущего на отшибе «немосквича» Попова. Он-то и познакомил меня с ним, еще в советские времена, правда, на ходу, в так называемом цэдээловском предбаннике, возле буфета, где всегда теснилась очередь. Большой, на вид неповоротливый Попов заметно возвышался над нею. Я сказал обычные в подобных случаях слова, Попов тоже произнес что-то, но что – я не разобрал: глуховатый голос слишком долго пробирался из глубины его массивного тела, ослабевая по пути, и расслышать его, особенно в хмельном гаме, было не так-то просто.

Второй раз мы встретились уже в посткоммунистическую эпоху, незадолго до Ярославля, на страницах «Общей газеты» Егора Яковлева. Полоса, на которой произошло это, была озаглавлена «Волна с волною говорит», и высказывались здесь – о времени и о себе – пять писателей разных поколений и разных творческих манер: от Леонида Зорина до Михаила Шишкина. Открывал этот заочный обмен мнениями как раз Валерий Попов. Воинственно либеральная газета представила его следующим образом: «Петербургский прозаик, ни одно произведение которого не было запрещено советской цензурой». Мудрено ли, что самая знаменитая его повесть называлась почти вызывающе – в то-то угрюмое осторожное время! «Жизнь удалась!» – называлась она.

«Нынче все изменилось, – констатировал в „Общей газете“ один из самых неистовых оптимистов русской прозы 80-х годов. – Повторять снова свой путь невозможно и бессмысленно – зачем дважды подниматься на одну гору? А другой горы я не вижу – ни в жизни, ни в литературе. Раньше нас всех несло ветром, а теперь он как-то растерялся, куда дуть, и все остались в полной растерянности, без рубля и без ветрил».

Не без руля – без рубля: это, конечно, типичный Попов. Однако следом за изящным каламбуром следует – все в той же «Общей газете» – глубокая и горькая мысль: «Эпоха оказалась короче жизни».

Эпоха оказалась короче жизни – я эти слова повторял беспрестанно, как заклинание, акцентируя внимание на том, что эпоха кончилась, Попов же ставил ударение на слове «жизнь». Жизнь-то продолжалась! «И надо – заключал он из этого, – снова становиться писателем, почти новым. Еще одним своим однофамильцем».

У Попова, как, впрочем, почти у всех у нас, получилось это далеко не сразу. (Если получилось.) Вот и медлил он, прежде чем дать название для новомировского анонса. Вот и тянул до последнего, пока настырный новомировский человек не поставил ногу на ступеньку автобуса. В автобусе я сразу же записал брошенные Поповым четыре волшебных слова, после чего поднял, удовлетворенный, голову и увидел мефистофельскую улыбку на лице сидящего рядом Володи Новикова. Он, хорошо знающий Попова, отлично понимал, что нет никакой повести, разве что – в замысле, и то бабушка надвое сказала. Да и название, скорей всего, придумано на ходу, в последний момент, лишь бы привязчивый Киреев отстал от него. Мягкий по натуре человек, не умел говорить «нет».

Новиков оказался прав. Анонс мы дали сразу же, но три месяца минуло, полгода, год – не приходило от Попова никакой повести, да и когда я звонил ему в Питер, ничего определенного Валерий Георгиевич не обещал. Бубнил что-то, что я не всегда мог разобрать, но – делать нечего – мы продолжали терпеливо ждать.

И дождались. Через полтора года, в июне 97-го, повесть под названием, которое он тихо произнес у ярославского пансионата возле отходящего автобуса, появилась-таки в нашем журнале. Вовсе не о грибниках была она – о бывшем инженере, ставшем писателем, о канувшем в небытие прошлом и не наступившем пока что настоящем. Вернее, наступившем, но как-то неопределенно, смутно – то ли рассвет, то ли закат, и совершенно непонятно, что будет дальше.

Грибники, впрочем, упоминались тоже. Не только в заголовке вещи, но и непосредственно в тексте.

«„Грибники ходят с ножами!“ Название моего следующего произведения», – доверительно и несколько удивленно сообщает читателю автор и честно признается, что пока, правда, не знает, о чем оно.

Прав, прав был Новиков! Знал, что писатель Попов склонен к некоторому веселому авантюризму. Да он и не скрывал этого, признавшись в одной из повестей, что у него «репутация известного ловкача и пройдохи». Добавив не без некоторого сожаления, что репутация эта устарела.

Однако сама история публикации повести, в которой вскользь упоминается якобы устаревшая репутация «ловкача и пройдохи», опровергает это. То была повесть об отце, известном селекционере, повесть о его жизни и смерти – смерти по-человечески, по-мужски красивой и веселой; четырех лет не дотянул до столетнего юбилея этот неугомонный старик, до последних дней сохранивший ясность ума, несокрушимое трудолюбие и вкус к жизни. Сын в него пошел и очень гордился этим, неоднократно повторяя, что воля у него, и хватка, и упрямство батины…

Хорошо помню его звонок в редакцию, из которого мы узнали о смерти отца, но еще лучше помню свое изумление, когда месяца через полтора или два Валерий Георгиевич проинформировал нас, что закончил об отце повесть.

То была его первая повесть, отстуканная на компьютере, чему он по-мальчишески радовался. Называется она «Комар живет, пока поет» и напечатана в майском номере «Нового мира» за 2006 год. Но напечатана с набранным петитом примечанием: «Редакция выражает сожаление в связи с неакуратностью автора, поторопившегося выпустить эту повесть в книжном издании раньше согласованной с ним по срокам журнальной публикации».