Дневник. Том II. 1856–1864 гг. - Александр Васильевич Никитенко
Один труд дает право на вознаграждение, лучшее достигается одними пожертвованиями, победа — битвами. Все эти истины известны до пошлости, однако повторять их приходится часто.
9 октября 1864 года, пятница
Конвенция, заключенная Наполеоном с Виктором-Эммануилом, уже тем много говорит в пользу Италии, что она заключена с Италией, а не с Римом. Какое бы ни было ее содержание, а важно то, что существенною стороною тут признается Италия, и о делах папы трактуется не с ним, а с нею. Какого еще доказательства преобладания Италии в Италии?
11 октября 1864 года, воскресенье
У Княжевича. День его рождения. Ему минуло 72 года. Слухи, что Головнин писал к государю, откровенно признаваясь в ошибке своей, подавшей повод к известному скандалу с Шедо-Ферроти. Он оправдывается тем, что увлекся беспредельною любовью своею к великому князю Константину, и прибавляет, что если имел несчастье навлечь неудовольствие государя, то просит уволить его от должности. Государь будто бы отвечал, что это пустяки, чтоб он не беспокоился и оставался на своем месте.
12 октября 1864 года, понедельник
Странное, дикое время! Разладица всеобщая: административная, нравственная и умственная. Деморализация в народе и в обществе растет и зреет с изумительною быстротою. Умы серьезные тщетно стараются противодействовать злу. Да и много ли их, этих умов? Общественное воспитание запуталось в своих собственных сетях, то есть в разных педагогических умозрениях, не обдуманных еще и не выработанных: ему недостает твердых ни умственных, ни нравственных начал. Власть никем не уважается. О законе и законности и говорить нечего: они и прежде имели у нас только условное своеобразное значение, т. е. настолько, насколько их можно было обойти в свою пользу. Настоящей, так сказать, разумной революции нам не из чего делать: у нас нет материалов для нее, хотя, по-видимому, все к ней и клонится. Но, по свойству наших нравов и по складу нашего ума, мы способны дойти путем деморализации до состояния полной анархии, на что уже и теперь есть очевидные намеки. Странное, дикое время!
13 октября 1864 года, вторник
Светит ли Божье солнце на землю, трещит ли мороз в 20R, идет ли дождь, стоишь ли ты по колена в грязи — во всем исполняются непреложные законы природы. Кричи, сколько хочет, человеку в одном случае: «Мне тепло!», в другом: «Мне холодно и сыро!» — он этим ничему не поможет. Однако было бы ложью, если б я думал и говорил противное.
14 октября 1864 года, среда
В опере. Давали «Сомнамбулу». Увы, и тени ничего подобного с тою «Сомнамбулою», в которой некогда участвовали Виардо, Рубини, Тамбурини. Я уехал после половины пьесы.
На нашем коридоре в театре учинено воровство: оставили без шуб трех дам. Лакей ушел в раек смотреть представление, оставив шубы на чье-то попечение; вернулся — и ни шуб, ни попечителя не оказалось больше в наличности.
15 октября 1864 года, четверг
Бесчисленные толки о поездке государя во Францию, о его свидании с Наполеоном и особенно о поездке наследника в Рим. Толки эти, разумеется, не опираясь на знание тайных пружин дипломатии, заключают в себе не много правдоподобного. Приверженцы «Московских ведомостей» говорят, что нас хотят закурить фимиамом, завлечь в невыгодные уступки по восточным делам, что Наполеон непременно нас надует и т. д. Но поездка в Рим наследника действительно является странною, — если только она состоится. Там недавно ругали нас наповал. Мы принуждены были отозвать оттуда нашего посланника, — и вот, однако, намерены сделать визит святому отцу. Непонятно! Подождем объяснений от всеобъясняющего времени.
Поджоги у нас делаются чем-то вроде мании, чем-то вроде препровождения времени. Недавно поймали одного поджигателя. У него спросили, что побудило его к поджогу: мщение, желание воровать? Он отвечал, что ни то, ни другое, а он поджег так, и сам не знает, почему. Другой сам донес на себя и на подобные вопросы отвечал таким же точно образом. Вот широкая натура! Однако ж, что это такое? Аксаков скажет, что это — великие силы великой национальности, не направленные как должно и потому проявляющие в себе преимущественно элементы разрушения. А в сущности, я думаю, это объясняется проще. Русский человек в настоящий момент не знает ни права, ни закона. Вся мораль его основана на случайном чувстве добродушия, которое, не будучи ни развито, ни утверждено ни на каком сознательном начале, иногда действует, а иногда заглушается другими, более дикими инстинктами. Единственною уздою его до сих пор был страх. Теперь страх этот снят с его души. Слабость существующей еще над ним правительственной опеки такова, что он опеку эту в грош не ставит. Безнаказанность при полном отсутствии нравственных устоев подстрекает его к подвигам, которые он считает простым молодечеством, а нередко и корысть руководит им… Безнаказанность и «дешевка» — вот где семя этой деморализации, которая свирепствует в нашем народе и превращает его в зверя, несмотря на его прекрасные способности и многие хорошие свойства.
16 октября 1864 года, пятница
Держись крепче за что-нибудь, да, держись, чтобы вот этот прилив и напор темных мыслей не увлек тебя в бездну. Характер, нравственное самообладание, свобода — ведь это те старые ступени, на которых ты думал всегда основать и утвердить себя: неужели они сгнили и подломились?
Был Порошин. Теперь он приехал из Парижа с целью, нельзя ли собрать здесь средства и материальные и литературные, чтобы издавать в Париже журнал о России вроде «Revue Britannique». Он жаловался мне на современную безучастность к этому делу, встреченную им как между людьми мысли и науки, так и между сильными. Его приглашают занять в университете кафедру финансовых наук.
17 октября 1864 года, суббота
Я отказался от составления отчета за нынешний год по II отделению Академии наук. Отчет должен быть читан 29 декабря. Это взял на себя Я. К. Грот.
18 октября 1864 года, воскресенье
Неужели это правда, что пожарами потешаются наши нигилисты, а не поляки, которым это сначала приписывали? Из последних только немногие привлечены к ответу по этим подвигам.
Тело изнашивается, как платье. В нем делаются прорехи, которые медицина старается кое-как заштопать или положить на них заплату. Но, наконец, оно превращается в тряпку, годную только на то, чтобы ее выбросить и зарыть в яму.
