Дневник. Том II. 1856–1864 гг. - Александр Васильевич Никитенко
Впрочем, нельзя сказать, чтобы полицейское управление совсем не обнаруживало энергии. Вот, например, на днях у Гостиного двора под арками запрещено разносчикам продавать плоды, и они изгнаны оттуда, как сказано в объявлении обер-полицеймейстера, за то, что производили там нечистоту и грубо обращались с покупателями. Теперь, чтобы купить десяток яблок или груш, надобно идти или на Щукин двор, или в Милютины лавки.
О пожарах мы знаем только, что они случились и случаются там-то, больше ничего нам не сообщается.
В Симбирске уже двух расстреляли, признавшихся в поджогах. У них русские фамилии, хотя один из них уроженец Витебской губернии и католик. Это, впрочем, должно быть только исполнители — настоящие двигатели дела еще не открыты.
27 сентября 1864 года, воскресенье
Поутру у Воскресенского. Не застал его дома. Оставил карточку и письмо с изъявлениями благодарности совету университета.
29 сентября 1864 года, вторник
Катков и Аксаков считают себя настоящими опекунами русского народа. К Петербургу они питают ненависть и презрение и его правительственное значение считают чистой узурпацией. Стоит только жить в Петербурге, чтобы, по их мнению, потерять всякое патриотическое чувство к России. Тот не патриот, кто не орет, не беснуется, не ломает стульев и столов.
Разнесся слух, которому я, однако, не верю, будто Московский университет просил у министра народного просвещения извинения за свой поступок с книгой Шедо-Ферроти. Я с самого начала был того мнения, что Московский университет погорячился, но лишь в том, что назвал эту книгу пасквилем. Это, конечно, было сказано крепко, — но и извинение тоже выходит крепко. Об извинении говорил Чевкин Княжевичу в Государственном совете. Княжевич послал вопрос в Москву к одному из своих приятелей, правда ли это, но ответа еще не получил.
1 октября 1864 года, четверг
Вечер у Тютчева. Тут нашел я много так называемых знаменитостей, среди которых я казался себе таким маленьким, таким маленьким! Забавно, что все эти господа осматривали друг друга, как собаки, готовые к схватке и к взаимному кусанию. Все это громадные самолюбия с претензиями на абсолютную непогрешимость и с стремлением нагадить всякому чем Бог послал, лишь только этот всякий осмелится обнаружить мнение, не согласное с их мнением. Вот наши ученые и литературные общества! В них уже никак нельзя явиться, не нося камня за пазухой. Приятное препровождение времени! Один посмотрел на меня свирепо, другой свысока, третий и вовсе не удостоил взглядом. Правду сказать, я сам обратил на все это внимание только ради его смешной стороны. Весь вечер я проговорил с Г., с его женою, моею бывшей институтскою ученицею, некрасивою, но большою умницею, и с каким-то профессором Одесского лицея. Так проведено время до половины двенадцатого ночи.
2 октября 1864 года, пятница
Не умолкают толки о Головнине, Московском университете и Шедо-Ферроти. Петербург давно не имел случая потешиться таким хорошим скандалом! А сколько лгут — не приведи, Господи! Нет решительно никакой возможности добраться до истины между этими бесчисленными: «Я сам тому свидетель», «Я слышал из уст самовидца», «Слышал от достовернейшего человека» и проч. и проч.
4 октября 1864 года, воскресенье
Поутру был с визитом у Егора Оттовича Дуве, начальника винных акцизов в Витебской губернии. От него услышал я о новом распоряжении, чтобы все поляки, служащие там, были немедленно уволены от своих должностей с предоставлением им права искать себе мест во внутренних губерниях.
Хорошо и Должно говорить о русском элементе, о преобладании его над элементами других народностей в империи. Но пока мы будем только говорить или кричать по-московски об этом, мы не много пользы сделаем. Надобно, чтобы вся наша народность подтверждала это право на преобладание не одною своею численностью и грубой силой, а своим развитием, своими умственными, нравственными и общественными успехами. Теперь, кажется, рано еще слишком кричать об этом, потому что успехи наши не блестящи. Наша народность пока сильна только своею численностью, смутным сознанием своей силы и смутным же стремлением к самостоятельности. Разумеется, и эту силу и эту самостоятельность, равно как и сознание их, надобно всячески поддерживать, но не криком и показыванием кулаков, а более деятельными и твердыми стремлениями к развитию наших умственных и нравственных сил, к развитию народной интеллигенции. Пока это не будет засвидетельствовано опытами и очевидными результатами, до тех пор ни немцы, ни поляки не будут нас внутренне уважать, а будут только нас бояться да ненавидеть и порочить. Нам следует быть скромнее и умереннее, а не следовать примеру московских журналистов, которые хвастают, что они одни открыли и знают настоящий состав русского патриотизма, из каких специй состоит этот соус.
6 октября 1864 года, вторник
Обедал в клубе. Встретил много знакомых. Разговор в кружке, состоявшем из меня, из директора департамента сборов Марковича и Гончарова. Директор был недавно в губерниях и вывез оттуда, как он говорит, очень грустное впечатление. Везде хаос. Речь зашла о пьянстве. «Обвинять в этом акцизную систему, — сказал директор, — нельзя: это страшное, наследственное наше зло». «Однако надо же против этого принять какие-нибудь меры». — «Да, вот мы и приняли меру: увеличение пошлины за патенты на открытие питейных заведений. Полагают, что это уменьшит их число, а с уменьшением мест питья и пьянство должно уменьшиться». — «Но это не отвратит зла. Тут надобно взять вещи глубже. Зло в нравах, и надобно бы принимать соответственные меры». — «Конечно, — продолжал директор, — полиция могла бы препятствовать несколько распространению зла. Но полиция находится в полном бездействии».
Маркович рассказал несколько фактов, свидетелем которых был сам, — об отношениях нашего народа к полякам, группами раскиданным министерством внутренних дел по внутренним губерниям. Сначала он дико смотрит на них и негодует, что к ним насылают этих «изменников». Но так как эти «изменники» хитры и по наружности ведут себя неукоризненно, то скоро ненависть к ним уступает место самому радушному и ласковому обращению.
8 октября 1864 года, четверг
Низшее сменяется высшим, которое парализирует это низшее. Но скачками ничего не делается: через низшее нельзя перешагнуть к высшему, а надо взглянуть
