Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

И на этом не кончилась, а только началась эпопея с ударным очерком «Строитель» — напечатали его очень скоро и высадили за него полторы с лишним тыщи! Я когда с почты деньги нёс, всё оглядывался: не бежит ли по городу Чусовому за мной товарищ Величко — с намерением вернуть деньги и даже оштрафовать меня за такую халтуру.

А жизнь-то, она вона какая разнообразная, в ей «сурпризов» больше, чем вшей в полушубке пехотного Ваньки-взводного из окопов!

Проели мы полторы тыщи мигом — семья была большая, да долги. И дожили до рублика. А тут кино идёт, трофейное, детективное, и мы, стало быть, с моей прелестной супругой шасть в кино! Удовольствие получили! Тут же нас и раскаянье посетило. «Во какие дураки! — говорит Марья Семёновна, — сходили в кино, а завтра детей нечем кормить. И нянька наша потерпит, потерпит, плюнет и уйдёт от нас. Чё будем делать?» А я ж оптимист! Я ж на юмор налегаю, хотя сердчишку и тесно в груди, и глазу зрячему моему единственному стыдно.

«А, — говорю, — не горюй. Маня! Счас вот придём, ворота отопрём, а в ящике газеты, а в газетах перевод». «Да откуда ему быть-то?»

«Оттуда, — говорю и показываю на небо. А ночь лунная! Погода зимняя. Идём домой, замедляя шаги, как набедокурившие ребятишки. Трясу газеты, а из них живым лепестком, вертясь и паря в воздухе, летит бланк от почтового перевода. — Вот, — говорю, — и всё! А ты, дура, боялась! Двести пятьдесят рубликов откуль-то пришло!..»

«Да ну тебя, Витя! Шутки у тебя какие-то...» — А я ей в руку талончик денежного перевода!..

Зашаталась моя жена на крыльце и, почти лишившись чувств, шепчет:

«Витя! Глаз тебя единственный подвёл! Тут не двести пятьдесят, тут две с половиной тысячи!»

Я ей говорю: «У тебя шутки тоже ничё! Жгучие!» — а сам к свету, к фонарю.

Это, стало быть, исполнилось сорок лет родному комсомолу, и за изданную первую книжку рассказов я получил гонорар вполовину больше, чем за доблестного «Строителя». И когда потом бедовал и голодовал, завоёвывая место в литературе, не раз мне являлся вид падающего из газет серебристо под луной мерцающего квитка от почтового денежного перевода, и голос был: Брось! Пожалей задницу и семью, не изнуряй больную голову, продолжай своего «Строителя» и будешь сыт, пьян и жопа в табаке, в турецком, ароматном...»

Вот и шлю я Вам отрывочек из новой книги «Зрячий посох» — «Смена» уже частично печатала из него отрывки и даже годовую премию за них отвалила! А этот просто так шлю, к разговору о житье-бытье и о спорте тоже.

Альберту Лиханову (редактор «Смены») можете показать и письмо, и отрывок почитать. Мне ему отдельно уж не собраться написать, но скажите, что окрытку его получил и за всё его благодарю, и ещё скажите, что если дома будет всё в порядке (пока не очень), то в конце ноября я приеду с рукописью в Москву и мне обязательно нужно с ним повидаться, на сей раз по очень серьёзному, моему личному делу. А пока — ещё раз поздравляю Вас. Валерий, с переходом в «Смену» и желаю в ней закрепиться. Отчёты о футболе из Испании и из Англии Ваши я читал. Они написаны с блеском, каковой может допустить наша пресса. В ней шибко-то не разбежишься, не заблажишь и не извольничаешься.

Ваш Виктор Петрович

1987 г.

(В.Воловичу)

Дрогой Виталий!

Я только недавно смог просмотреть и почитать «Слово». Издание хорошее,большой культуры книга, незагроможденная, чего я очень опасался. Ныне ведь подсоединиться к «Слову» и поучаствовать в походе князя Игоря на «нечистых» гораздо больше, чем было при его житье-бытье. И всяк норовит подзаработать под шумок, зело много народа подкормилось на юбилейном празднике со стола, щедрого и терпеливого к прилипалам и словоблудам.

Твои иллюстрации очень украсили издание, дополнили его неожиданным решением темы и возвысили до уровня трагедии исторической, ибо многовато было красивеньких картинок на тему «Слова», особенно в нынешний юбилей. Глядя на картинки того же Глазунова, на его красиво плачущих дамочек и белокудрых отроков да молодецки рубящих князей, можно подумать что князья русские ездили на болота за клюквой и там порубали несметное количество ворогов, неожиданно встреченных, и не сами в плен угодили, а всех косых на верёвках в грады свои привели.

Красивенькая сказочка, плаксивая песенка вместо трагедии — этого же хотелось всегда «патриотически настроенным» нашим полководцам и «героически» плачущим и одновременно поющим угодникам с конфетных бумажек и плакатов. Этакое искусство в умиление приводило и приводит наших сентиментальных, малограмотных генералов, которые уже и трагедию прошедшей войны хотели бы воспринимать как героический многословный фарс, в котором они в мундирах и при регалиях в семь рядов стоят, выпятив грудь, и кричат: «Ура!» Ибо больше ничего из великого русского языка и войны не запомнили, начисто забыв, что враг был у стен Москвы и на Волге, что выбит на войне русский народ и загублен в послевоенной голодухе, во время которой многие наши чины пир пировали, плюнув на тех, кто спас их шкуры и заслонил своими телами Родину, утопив внешнего врага в крови и не заметив внутреннего, не менее страшного, который всеми способами истреблял русский народ, унижал и уничтожал Россию и преуспел.

А меня заела текучка. Был на съезде, потом в заграницах, потом — Ленинград — Вологда — Горький. В запущенном, унылом грязно-провинциальном Ленинграде был на Рубцовских чтениях, ходил на (частную) выставку из «частных собраний». Дивная выставка, но для моих больных ног и одного зрячего глаза она громоздко велика. В Горьком слушал оперу «Пастух и пастушка» и немножко передохнул от петербургской холодной мглы, грязных улиц и домов.

В Ленинграде (!!!) упал на улице Гранин, переломил нос и вывихнул руку, и никто — никто! — на Кировском проспекте не помог ему встать, не подал руку, не потому, что презирает его как писателя, а просто так, не помогли и всё. Не помогли как человеку, не зная, кто он и что он, но, на всякий случай, посчитавши его пьяным. В Перми жил бывший сапёрный капитан, истерзанный фронтом и раненый, жил с батарейкой в сердце 14 лет. Не раз, почувствовав себя плохо на улице, он взглядом отыскивал поблизости место, чтоб прислониться иль сесть, присаживался или прислонялся, доставал Из кармана лекарства и помогал себе сам. Иногда приходилось выбирать из прохожих, кого можно попросить, чтоб помогли достать лекарство, ибо сам он уже и этого не может, ему плохо, и он вот-вот упадёт. Выбирал старых и молодых, русских и нерусских. И никто ни разу ему не помог, он падал, иногда разбивал себе лицо и нередко слышал голоса возмущённых соотечественников, за которых он на фронте кровь проливал: «Нажрался! Да ещё и старик! Да ещё вроде и еврей». Вот это трагедия!