Бахтин как философ. Поступок, диалог, карнавал - Наталья Константиновна Бонецкая

не как ответственность личности перед личностью, но по преимуществу, так сказать, в культурологическом ключе. М. Холквист и К. Кларк, говоря об «ответственности», используют слово «aswerability», так понимая характер «ответа»: «Моё я (self) отвечает другим я и миру с неповторимой пространственно-временной точки, которую я занимаю в бытии». Речь идет, таким образом, об ответственности, «которую мы несем за наше неповторимое место в бытии»; «ответственность понимается как действие отвечавшего на нужду мира, и она достигается активностью ответа “я”» (Clark К., Holquist М. Mikhail Bakgtin. Р. 64, 77). Ответственность, согласно К. Кларк и М. Холквисту, касается, в представлениях Бахтина, ответственности личности перед миром за выполнение своего бытийственного предназначения. Все же, наверное, бахтинская «ответственность» имеет религиозную окраску – весьма слабую, поскольку Бахтин не акцентирует ее. «Ответственность» Бахтина близка «совести», что следует опять-таки из записей Пумпянского: «долженствование не нравственное (т. е. в смысле категорического императива. – Н.Б.), а единственное регулируется “совестью”»: «долженствование исходит только из неповторимости, и совесть мучит не за неподчинение закону, а исходя из единственной установки. Отсюда вытекает и невозможность обобщить религиозную норму» (Лекции и выступления М.М. Бахтина… С. 23). Ответственность как «сокровенный центр этической проблемы» у Зиммеля имеет религиозный смысл, для Фихте ответственность есть держание ответа перед совестью, которая – рупор Бесконечной Воли и т. д. В немецкую философию это понятие пришло из протестантизма. Ответственность религиозно соответствует предстоянию перед Богом личности, отделившейся от церковной общины; мне дана религиозная свобода, но я должен буду держать ответ перед Богом за то, как я воспользовался ею. В XX в. ответственность утрачивает не только религиозный характер, но и какую-либо личностную интенциональность, например, в экзистенциальной философии Сартра. В русском слове «ответственность» тот этимологический смысл, который предполагает ориентацию субъекта поступка на другого, достаточно стерт; не потому ли у Достоевского возникла потребность в создании слова «ответчивость»? Во всяком случае, в контексте философии Бахтина грамматическое управление слова «ответственность» представлено все же очень неотчетливо. И тогда, когда Бахтину нужно, действительно, сказать о нужде в ответе, он создает неологизм: «Нет ничего страшнее безответности» (Бахтин М.М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 306).

263

См. об этом: Савальский В.А. Основы философии права в научном идеализме. М., 1908. С. 303

264

См.: Виндельбанд В. Философия культуры и трансцендентальный идеализм // Логос. 1910. № 2.

265

Риккерт Г. Философия истории. СПб., 1908. С. 147.

266

Риккерт Г. О понятии философии //Логос. 1910. Кн. I. С. 23.

267

Там же.

268

Риккерт Г. Философия жизни. Пб., 1922. С. 166.

269

См. об этом: Зиммель Г. Понятие и трагедия культуры. Указ, изд.; Степун Ф. Трагедия творчества // Логос. 1910. Кн. I.; его же. Жизнь и творчество // Логос. 1913. Кн. 3, 4.

270

Бахтин М.М. К философии поступка. Указ. изд. С. 108–109.

271

Мысль о том, что в своих трудах Бахтин устанавливает «новое единство культуры и жизни», развита также в статье: Grubel R. The Problem of value and evaluation in Bachtin’s writing // Russian Literature. Amsterdam, 1989. Vol. XXVI. P. 131–166.

272

Бахтин М.М. К философии поступка. Указ. изд. С. 122.

273

Западное бахтиноведение, вообще не ставившее вопроса о религиозных – или безрелигиозных – основаниях философии Бахтина, обращалось к ним по преимуществу лишь в связи с важнейшим фактом биографии мыслителя: в 1929 г. Бахтин был арестован по делу о ленинградских религиозных кружках. Большая и содержательная глава «Религиозная деятельность и арест» книги «Михаил Бахтин» М. Холквиста и К. Кларк на основной вопрос о характере религиозности Бахтина ответ дает путаный и противоречивый. С одной стороны, авторы называют Бахтина «мыслителем православной традиции», утверждают, что он «всю жизнь оставался православным», среди интеллигенции слыл «церковником», но при этом в храм не ходил (?!) и перед смертью отказался от напутствия священника. Вместе с этим авторы также говорят, что интересовала Бахтина не столько религия, сколько философия религии. В более поздней статье Холквист и Кларк высказываются по этому поводу определеннее: «В религии он подчеркивает ее философский аспект, скорее, чем религию саму по себе: такие понятия как душа, благодать, трансценденция, помогают ему выразить свою собственную модель творчества и общения, – вместе с такими терминами, как я-для-себя, дар завершения и трансгредиентность» (Clark К., Holquist М. A Continuing Dialogue // Slavic and East European Journal. V. 30. N. 1. Spring 1986. P. 100). Любопытно, что в уже упомянутой статье Н. Перлиной «Михаил Бахтин и Мартин Бубер» содержится намек на иудейские истоки философии Бахтина. Сближая Бахтина и Бубера как автора книги «Я и Ты» (которая, по словам исследователя, «погружена в иудаизм». – См.: Kaufmann W. I and You, в изд.: Buber М. I and Thou. N.-Y, 1970. P. 32) чуть ли не до слияния в некую воображаемую личность, Н. Перлина пишет: «Бубер помогает постичь идеологическую основу полифонии и теории слова-высказывания Бахтина». Действительно, религиозные интуиции, вкрапленные в чисто философский ход мысли Бахтина, могут быть истолкованы неоднозначно. Вероятно, здесь надо учитывать, что ранние работы Бахтина могут отражать в себе атмосферу дружеского кружка, с которым была тесно связана жизнь Бахтина на протяжении многих лет (см.: Clark К, Holquist М. Mikhail Bakhtin, ch. 4). К кружку же принадлежали идеолог иудаизма М.И. Каган (см., напр., его статью «Еврейство в кризисе культуры» в: Минувшее. Исторический альманах. Вып. 6. Париж, 1988), знаток буддизма М.И. Тубянский, принявшая православие М.В. Юдина, также пришедший к восточному христианству во взрослом возрасте Л.В. Пумпянский. На собраниях кружка обсуждались не только богословские и философские, но также и оккультические сочинения (см. в связи с этим материалы «М.М. Бахтин и М.И. Каган» в сб. Память, вып. 6, Париж, также «Выступления при обсуждении реферата сочинений Ф. Майерса, прочитанного Л.В. Пумпянским» в «Лекциях и выступлениях М.М. Бахтина…», с. 21). Ясно, что в такой свободной атмосфере речь могла идти лишь о прояснении собственных религиозных интуиций, но отнюдь не о следовании тому или иному вероисповеданию в его чистоте. По нашему мнению, феномен кружка Бахтина хорошо характеризует выдержка из статьи Г. Федотова: «Любопытно, что у русской