Алексей Новиков - Впереди идущие

Иван Самойлович мог утешиться беседами с тем же Алексисом Звонским да еще с другим жильцом Шарлотты Готлибовны, кандидатом философии Вольфгангом Антонычем Беобахтером.

Вольфганг Антоныч, выслушав вопросы Мичулина, отчего другие живут, другие дышат, а он и жить и дышать не смеет? – отвечал иносказательно.

– Вот возьмите это, – говорил Беобахтер, подавая Мичулину крохотную книжонку из тех, которые нарождаются в Париже тысячами, как грибы в дождливое лето, и продаются чуть ли не по одному сантиму. – Прочтите и увидите, – заключил Вольфганг Антоныч. – Тут все!.. Понимаете?

Иван Самойлович ничего не понял.

Алексис Звонский со своей стороны говорил о любви к человечеству, о братских объятиях, открытых всему миру, и при этом сильно облизывал губы, будто после вкусного обеда.

Оба персонажа – и Беобахтер и Алексис Звонский – были новостью для русской словесности. Оба, хоть и описал их автор остря сатирически, были приверженцами социализма… Так неужто Михаил Евграфович Салтыков, в недавнем времени участник «пятниц» Петрашевского, отверг все, что приняли передовые умы? Ничуть! Только зло посмеялся Михаил Евграфович над теми, кто верил в возможность преобразовать русскую жизнь по схемам парижских брошюр. Так и родился в повести «Запутанное дело» кандидат философии Вольфганг Антоныч Беобахтер. Смешны автору и те, кто, уверовав в утопии, наивно думает примирить непримиримое одной любовью к человечеству.

В сущности, пришел автор «Запутанного дела» к тем же мыслям, что и Виссарион Белинский, когда писал, что все вопросы Россия должна решать у себя, для себя и по-своему. А борьбу с человеколюбцами, не отличающими зла от блага, начал Белинский еще тогда, когда восстал против яда прекраснодушия.

Разные сны снятся в повести Ивану Самойловичу Мичулииу, а может быть, вложены сюда собственные мысли автора «Запутанного дела» – пойди разберись!

Снится, например, Ивану Самойловичу, что он возвращается домой, где ждут его жена и сын. Женат он, конечно, на Наденьке Ручкиной. Но что это? Где прежняя ее грациозность? Почему впали глаза, высохла грудь? Сын просит у нее хлеба. А мать отвечает ему, как отвечала и вчера:

– Все поели голодные волки…

– Мама, когда же убьют голодных волков? – спрашивает сын.

– Скоро, скоро, дружок…

– Всех убьют, мама? Ни одного не останется?

– Всех, душенька, всех до единого!..

Хорошо еще, что в это время автор повести заставил своего героя проснуться.

Положение Ивана Самойловича было так плохо, что просто хоть в воду. Снова отправился он к нужному человеку, у которого несчетный раз просил места.

– Я бы не осмелился, – говорил он, заикаясь и робея, – да ведь посудите сами: последнее издержал. Есть нечего.

– Есть нечего! – возразил нужный человек, возвышая голос. – Да разве виноват я, что вам есть нечего? Богадельня у меня, что ли, что я должен с улицы подбирать всех оборвышей?.. Есть нечего,! Ведь как нахально говорит! Изволите видеть, я виноват, что ему есть хочется…

– Стыдно будет, если меня на улице поднимут, – тихо заметил Иван Самойлович.

Словом, неприятный был разговор, и даже не выдержал было Иван Самойлович, вдруг закричал на нужного человека: «Другим небось есть место, другие небось едят, другие пьют, а мне и места нет?..» – но тут же и омертвел от страха, руки у него опустились, колени подгибались.

– Не погубите, – говорил он уже шепотом. – Я один во всем виноват. Пощадите!

– Вон отсюда! – закричал нужный человек. – И если еще раз осмелитесь… Понимаете?

Автор «Запутанного дела» принадлежал, очевидно, к новой литературной школе, которая, по словам Виссариона Белинского, отказалась от бесстыдной лжи в искусстве, от всякого приукрашивания действительности, и которая все яснее видела свою дорогу. Далеко вперед шагнул по этой дороге Михаил Евграфович Салтыков.

Он по-прежнему служил в канцелярии военного министерства и по служебным своим занятиям знал, что с начала 1848 года в военном ведомстве шли чрезвычайные приготовления: готовился досрочный выпуск офицеров, войска продвигались к западным границам. Распоряжения русского правительства объяснялись кипением политических страстей во Франции. Чиновник Салтыков с жадностью ловил каждое известие из Парижа.

Повесть «Запутанное дело» шла своим чередом.

Однажды герой повести остановился у здания, залитого светом. Странная, искусительная мысль вдруг блеснула в голове его. Он вынул последний целковый и в одно мгновение очутился в театре, в пятом ярусе. В театре давали какую-то героическую оперу. На сцене волнуется и колышется толпа, и слышатся Ивану Самойловичу и выстрелы и звон сабель, и чуется ему дым. С судорожным вниманием следил он за представлением; он хочет сам бежать за этой толпой и понюхать заодно с нею порохового дыма…

Вовсе нет дела автору повести до того, что бедные люди, прочно занявшие главное место в произведениях натуральной школы, никогда еще не доходили до мыслей, от которых веет пороховым дымом.

А кончилось все куда как плохо для Ивана Самойловича – в полиции. Но попал он туда вовсе не за мысли, родившиеся в театре. Началось все с трактира, куда затащил его какой-то театральный любитель, который спрашивал, понравилась ли Ивану Самойловичу опера «с перчиком», и все предлагал соединиться в одни общие объятия. Новые знакомые пили в трактире много. А утром, когда очнулся Иван Самойлович, след простыл и от ночного приятеля и даже от легонькой шинелишки Мичулина. Остался только неоплаченный счет.

Жестокая действительность сызнова вступила в свои права. Мичулина обозвали шерамыгой и повели куда следует…

Когда несчастный вернулся в квартиру Шарлотты Готлибовны, горячка была у него в полном разгаре. Должно быть, уже в полном бреду очутился Иван Самойлович в совершенно неизвестном ему государстве в совершенно неизвестную эпоху, окруженный густым и непроницаемым туманом. Вглядываясь пристальнее, он вдруг увидел, что из тумана начинает отделяться правильная пирамида, составленная из людей, и в самом низу этого нагромождения увидел такого же Ивана Самойловича, как он сам…

Да откуда же появилась, хотя бы и в бреду, эта иносказательная пирамида? Ведь именно так изображал страждущее человеческое общество француз Сен-Симон. Вряд ли мог знать об этом Иван Самойлович Мичулин. Зато хорошо знал учение Сен-Симона Михаил Евграфович Салтыков. Он не верил в спасительную силу утопических рецептов. Но целиком разделял убийственную критику существующих на земле порядков, которой усердно занимались создатели утопических схем.

Пирамида, привидевшаяся в предсмертном бреду Ивану Самойловичу, была последним прозрачным намеком из тех, которыми насытил «Запутанное дело» автор.