Александра Толстая - Отец. Жизнь Льва Толстого
Тема «Воскресения», сообщенная Толстому А. Ф. Кони, долго лежала в копилке Толстого без движения, хотя история, сообщенная Кони, произвела на Толстого глубокое впечатление и он уговаривал Кони записать ее. Но прошло много лет и Толстой решил сам использовать «Коневскую», как она вначале называлась, повесть.
Что же такое рассказал Кони Толстому, что так растрогало его?
Молодой человек из хорошего общества, будучи присяжным заседателем в суде, узнал среди подсудимых в проститутке, судившейся за кражу, девушку, воспитанную в доме его родственников. Он когда–то соблазнил эту девушку, и она забеременела от него. Узнав об этом, ее благодетельница выгнала ее на улицу. Девушка, родив ребенка, отдала его в воспитательный дом, а сама стала постепенно скатываться все ниже и ниже, пока не попала в дом терпимости самого низшего разряда.
Узнав в проститутке погубленную им девушку, молодой человек этот пришел к прокурору суда, Кони, и сообщил ему о своем намерении жениться на этой проститутке. Кони с большим вниманием отнесся к молодому человеку, но отговаривал его от этого шага. Молодой человек стоял на своем. Незадолго до свадьбы проститутка заболела сыпным тифом и умерла.
Рассказ этот и послужил основной темой для «Воскресения».
Первая партия духоборов выехала на остров Кипр в начале августа 1898 года. Переселение это было неудачным — земли мало, нездоровый климат, люди заболели лихорадкой, многие умирали. Между тем выяснилось, что канадское правительство согласно дать землю в провинции Ассинабое, в 40 верстах от г. Иорктона.
Первый пароход, отплывший в Канаду, провожал в качестве помощника и переводчика Сулер. Второй — Сергей Толстой, и третий, отплывший в апреле
1899 года, — Владимир Бонч—Бруевич[117].
Массовое переселение духоборов закончилось. Но оставалась еще забота о тех, которые томились в тюрьмах, ссылке и арестантских ротах. Англичанин Син—Джон и Сулержицкии еще жили на Кавказе и сообщали Толстому сведения о духоборах. Но не только судьба заключенных волновала Толстого.
Он далеко не был уверен в том, что духоборы сумеют наладить свою жизнь в новой стране, установить хорошие отношения с народом и правительством, давшим им возможность иммигрировать. Толстой писал духоборам в Канаду: «…вместо того, чтобы возбуждать в окружающих вас людях зависть и враждебность, вызовите в них к себе уважение и доброжелательство… Сказано: «Ищите Царствия Божия и правды Его, и приложатся вам сторицею все блага». Каждому человеку дано проверить истину этих слов. Вы знаете, что они истинны, а между тем вы начинаете искать благ и радостей мира сего: однако вы не обрящете их, а потеряете Царство Небесное»[118].
ГЛАВА LIV. СЕМЕЙНЫЕ ГОРЕСТИ
Толстовское гнездо, между тем, постепенно пустело. С родителями оставались Таня и двое младших, «трудный Миша», как выразилась Софья Андреевна в дневнике, и «плохая Саша». Младшие огорчали мать — Миша кутежами и нежеланием учиться — он пошел добровольцем в Сумской полк, — а Саша своим отчуждением от матери, грубостью, непослушанием гувернанткам, которые все время менялись и из которых только одна англичанка, Мисс Велып, справлялась с Сашей своей добротой и мягкостью, но мисс Белый приезжала только на лето в Ясную Поляну, у нее в Москве была музыкальная школа.
Андрей женился в начале 1899 года на Ольге Дитерихс, сестре Гали Чертковой. За последнее время в нем, под влиянием Ольги, произошла большая перемена к лучшему. Он не кутил, не ездил к цыганам, сидел дома. Ольга, с здоровыми принципами девушка, взяла на себя тяжелую задачу исправить Андрея, привести его ближе к отцу. Она была года на четыре старше Андрея, была прехорошенькая: с черными, гладко причесанными волосами, чудным цветом лица, ласковыми, веселыми карими глазами, с пушком, как у персика, на лице. Она казалась моложе и свежее Андрея.
По просьбе Андрея было продано доставшееся трем младшим Самарское имение и Андрей купил имение под Тулой, недалеко от Ясной Поляны, где и поселился со своей молодой женой.
А 14 ноября того же года Таня вышла замуж за М. С. Сухотина и на другой день уехала с мужем за границу. Свадьба эта была больше похожа на похороны. Несмотря на то, что все, начиная с отца и матери, старались сдержать слезы и не показать Тане своего огорчения, плакали втихомолку все: родители, Саша, старушка Шмидт, старая няня и экономка Дунечка, горько плакала и сама Таня.
«Событие это вызвало в нас, родителях, такую сердечную боль, какой мы не испытывали со смерти Ванички, — писала Софья Андреевна в дневнике. — Все наружное спокойствие Льва Николаевича исчезло; прощаясь с Таней, когда она, сама измученная и огорченная, в простом сереньком платье и шляпе, пошла наверх, перед тем как ей идти в церковь, — Лев Николаевич так рыдал, как будто прощался со всем, что у него было самого дорогого в жизни. Мы с ним в церковь не пошли, но и вместе не могли быть. Проводив Таню, я пошла в ее опустевшую комнатку и так рыдала, пришла в такое отчаяние, в каком не была со смерти Ванички»'.
Толстой был теперь еще более одинок. Он скучал без дочерей. С Машей он виделся часто, но постоянной, ежедневной заботы любимой дочери, общения с ней, ему очень нехватало. Коля Оболенский продолжал ничего не делать и тратить Машины деньги, но как–то приручился под Машиным влиянием, подошел ближе к отцу.
С Таней отец виделся гораздо реже. Зимами Сухотины уезжали за границу, а лето проводили в имении Сухотина, Кочеты. В Вене она лечилась от синьюзита, давно мучившего ее и причинявшего ей страшные головные боли. Но венские доктора не помогли ей и, вернувшись весной в Москву, она решилась делать операцию — трепанацию черепа.
«Нынче утром, 23-совершилась ужасная Танина операция, — писал отец Маше. — Я посидел дома, но не в силах был оставаться… пошел в клинику, надеясь придти к концу. Прошел час, два, все нет конца… Я с Михаилом Сергеевичем вошел наверх, заглянул в дверь; меня позвали, я вошел, лежит труп желто–бледный, бездыханный, ноги выше головы и в закинутой голове дыра в черепе такого размера (чертеж), кровавая и глубокая, пальца в три, и толпа белых смотрит, а один ковыряет…»
Когда Толстой вышел из операционной, его подхватили на руки, он был бледен, как полотно, и шатался.
Пирогово, где жила Маша, было в 35 верстах от Ясной Поляны. Громадное село было расположено на крутых берегах реки — по одну сторону был машин хуторок, по другую — большое имение Сергея Николаевича Толстого, всего в двух верстах друг от друга. Когда Толстой ездил в Пирогово, он одновременно виделся и с дочерью и с братом. Оболенские жили дружно, но Бог лишил Машу детей. Проносив ребенка 7, 8 месяцев, движение в ней прекращалось и ребенок умирал. Первый раз это объяснили случайностью, но то же повторилось и на второй и на третьей беременности — дети рождались мертвыми. И то же самое, при первой же беременности, случилось с Таней. Страшно было смотреть на сестер, когда, проносив несколько месяцев ребенка, они с замиранием сердца ждали, что вот–вот, снова жизнь ребенка прекратится…
