Лев Данилкин - Человек с яйцом

Для меня критериями государства являются не эти вот нюансы: много ли газет, гражданское общество, гомосексуальные браки или, наоборот, пуританский советский строй, „мы рождены, чтоб сказку сделать былью“ или „Хорст Вессель“, это все ерунда. Лишь бы была территория и она не распадалась, лишь бы процветал народ в России. Народ — это целая полифония народов, цветущий огромный конгломерат, который обеспечивает — за счет этнических браков, за счет смешения кровей — постоянный взрыв возможностей. Государство, в которое заложена идея развития. Что такое идея развития? Аккумуляция всех ресурсов, ископаемых, интеллектуальных, этнических, культурных, для того, чтобы на территории популяции жилось все вольготней, все интенсивнее, все лучше, все интереснее. Это предполагает постоянное расширение и усложнение всевозможных познаний: научных, эстетических, метафизических, религиозных».

Место и статус Проханова в политическом поле продолжают меняться с каждым днем. Сегодня его видят в одном кадре с Хасбулатовым, завтра с Рогозиным, послезавтра с Березовским, а через неделю с Чубайсом — удивляться не приходится. Он ведет жизнь своего политолога Стрижайло — ассамблеи, банкеты, кулуарные переговоры, съезды и презентации. Разумеется, эти контакты Проханова много у кого вызывают скепсис, а у кого-то и ответную реакцию: так, летом 2006-го на некий сайт было выложено интервью Проханова с Ельциным (удивительный образчик жанра политической пародии) — фальшивое, разумеется, но Александру Андреевичу пришлось специально открещиваться от него, и все понимают, почему.

«Либералы сконцентрировались в экономическом подбрюшье Путина, то есть в базисе экономическом, и стали страшно быстро убегать из надстройки, то есть идеологии, в свое какое-то поле. А сюда, в эту пустоту, которая образовалась, стала просачиваться вся русская, социалистическая рать, тогда началось страшное смущение в нашем красно-белом движении. Альянс, таким образом, был раздроблен. Все истосковавшиеся по позитивному миросознанию оппозиционеры, в основном социалистического толка, сразу устремились в эту путинскую пустоту: Дугин, писатели, Ганичев, певцы. А Путин сохранил весь ельцинский экономический базис, только надстройка стала квази-имперской — гимн Советского Союза, красное знамя. Огромное количество людей поверило в этот квази-имперский проект, не задаваясь мыслью: какая там империя? Какое отношение Екатерина и Петр I, которые расширяли страну безудержно, имеют к Путину, который отдал и Крым окончательно, и Украину? Никакого там окна в Европу нет. Потому что окно в Европу — это победа на Нарве и русские танки на рейде. Они этого не понимали, они упивались риторикой, пением идеологических сирен. И меня поразило, — Путин, как заклинатель змей, волшебник, колдун, сумел прельстить серьезных людей, которые тяготились союзом с коммунистами, потому что это союз был вынужденным, против общего либерального врага. А либеральный враг оказался рассеянным, он убежал, и вместо него возник Никита Михалков с его „русским стандартом“, с его „Сибирским цирюльником“, со всей этой сусальной дешевкой, на которую клюнула национально, казалось, мыслящая элита».

В одной из передовиц проскальзывает горькое замечание о том, что лишь теперь, когда Гайдар и Чубайс заговорили на этом новом языке, понимаешь афоризм о том, что «патриотизм — последнее прибежище негодяев».

Днем он дает объяснения касательно своего эпатажного политического альянса, а утром занимается «Крейсеровой сонатой», любимым своим романом. Это тоже история о том, как Господь пощадил Москву-Содом только потому, что там нашелся один праведник.

Николай Плужников — акустик на подводном крейсере «Москва», в отсеках которого размещена топографическая бомба — разработанное еще в советское время супероружие, смещающее меридианы и способное смыть Америку как континент. Когда, по сговору с российским правительством, ее топит субмарина ВМФ США, все моряки погибают и возносятся на небо, но за Плужниковым прилетает ангел и транспортирует его в Москву, где в районе метро «Кропоткинская» его подбирает почтальонша Анна Серафимова.

— Почему почтальонша?

— Вообще почтальонша — это Гермес, несущий вести, благие в том числе. Среди этих вестей телеграммы, извещения о смерти, о исцелении, о гибели. Почтальонша — мистическое существо, поэтому если Плужников мистический человек, то она и подавно должна быть ему подстать. Она не может быть продавщицей в магазине, она является ко всем людям, принося им вести, стараясь, чтобы эти вести, даже если они ужасные, все равно были благими.

В Москве Модельером (которого сложно не спутать с Березовским) готовится коронация Счастливчика, все страшно озабочены его рейтингом, против него интригуют Плинтус и Мэр, с одной стороны, и Роткопф, с другой. Плужников становится деятелем сопротивления, за которым охотятся «Блюдущие вместе».

Как и «Красно-Коричневый», это роман о сопротивлении режиму, но «если „Красно-коричневый“ был романом военно-политического сопротивления, то к сегодняшнему дню эти силы абсолютно иссякли и я могу уповать только на чудо, явление среди нас русского праведника».

Москва упивается пышными празднествами — коррида, матч «Спартак — Реал», балет «Лимонов», съезд глав Большой Восьмерки. В финале с небес спускается крейсер «Москва», сбивает космический челнок «Колумбия» с членами G8, спасает город и забирает Плужникова, который до этого побеждает Колосса Московского, гигантского церетелиобразного человека, в котором собралась вся сволочь, от Счастливчика (в голове) до разного рода политологов (в чреслах).

Мы разговаривали о том, каким образом события политической жизни — от гибели «Курска» до газетной утки о том, что литератору И. Кормильцеву якобы заказано либретто для балета «Лимонов» — утилизируются художником, преобразуясь в романную ткань. В сущности, о чем будет следующий роман Проханов, можно прогнозировать примерно за два года.

«Мы живем, конечно, — на этот раз Проханов решил заложить широкий вираж, — в огромном недостатке природы. В городе природу заменяют вот эти останки среды, трэш, обломки, в том числе информационные, такие однодневки, сиюминутно возникающие. Я думаю, что писатель работает на останках, на обломках среды, информационного поля, втягивает их в огненную мартену своих переживаний, чтобы они там на мгновение сверкнули и превратились в пламя. На „Запорожстали“ я видел мартену — открытый гигантский зев в стене, полный красной слюны, с красным огромным языком, и туда, где все булькало, бурлило, хлюпало этой расплавленной белой сталью, туда кидали обломки машин, танковые пушки, изуродованные комбайны, остатки старых мостов. И вся эта ржавчина, мерзость превращались в белое ослепительное пламя. Видимо, человек, работающий на сиюминутном мусоре, избавляется таким образом от него и питает свой безымянный огонь, мартену. Есть задача уничтожить эту отвратительную, мерзкую и сиюминутную среду и, с другой стороны, дать ей измерение вечного. Ты как бы раскочегарил себя до температуры плавления стали, и все, что туда ни кинешь — труп Ельцина или капитель от храма Афродиты — все будет восхитительно».