Лев Данилкин - Человек с яйцом

— Вы с ним шутили?

— Мы шутили, смеялись, нам было приятно, весело. Он мне рассказывал, делился своими идеями, которые сами по себе казались шутками. Например, у него возникла тогда идея создать партию Сталина, чтобы эта партия была радикальнее коммунистов. Для этой цели он придумал, как получить возможность регистрации этой партии: надо, чтобы в каждом из регионов кто-то из наших граждан взял себе фамилию Сталин. Тогда бы все главы этих организаций были бы Сталинами. Он говорил об этом с восторгом. Мне это казалось упоительной идеей, я так тихонечко похихикивал, тем более что параллельно двигался кортеж Путина и королевы Елизаветы. У него была очень глубокая мысль, он считал, что, видимо, будущее России — это конституционная монархия. Но как, откуда эта монархия? — Необходимо выращивать дофина, царевича… А для этого должен быть регент. Я видел, конечно, младенца, люльку которого качает Березовский. А экспертная группа, которая воспитывала бы этого цесаревича, привила бы ему новую идеологию, ее могли бы составить лауреаты премии «Триумф», которые создавали бы атмосферу высшей утонченной культуры вокруг дофина.

Судя по всему, сердечность этих отношений все же имела свои границы: они общались именно по делам, а не «просто так». Так, однажды Проханов упомянул, что в один из своих приездов в Лондон отклонил любезное приглашение Березовского составить ему компанию в походе на концерт Маккартни: «Береза звал, а я не пошел, остался в номере и надрался».

«Интересно, — любопытствовал в „Литературной газете“ критик П. Басинский, — сколько верующих в редактора „Завтра“ „бабулек“ после публикации этого интервью сошли с ума, получили инфаркт миокарда? Это как если бы патриарх Алексий призвал бы своих „пасомых“ перейти в католичество или Толстой стал проповедовать всеобщую резню». Параллели Басинского не вполне гиперболы; в самом деле, по идее, Березовский воплощает все ненавистное Проханову. Однако ж в краткосрочной перспективе их интересы совпали — и он тут же вышел на контакт; вряд ли, впрочем, здесь уместно обстоятельство образа действия «не колеблясь».

— Березовский же появляется еще в «Чеченском блюзе» — олигарх, насилующий в ЦДЛ журналистку.

— Этот олигарх стоял в центре российской политики, этот олигарх ассоциировался со всей трагедией распадающейся страны. Этот олигарх ассоциировался с Ельциным и со всем безумием ельцинской политической, экономической жизни. С нефтью, которая была в Чечне, лакомый кусок для всех, в том числе и для него, олигарха. Он волновал мое воображение. Я его демонизировал, и он не мог не быть вставленным в контекст.

— Читал ли Березовский «Гексоген»?

— Я с ним это не обсуждал.

— Можете предположить?

— Не могу сказать. Но если его читали чеченцы, у Березовского были же тогда референты, наверное, они ему сказали. Он никогда не говорил мне о моей роли в его демонизации, никогда. Не упрекнул ни разу, вел себя так, как будто он не знал об этом.

Интересно — и, похоже, довольно честно — Александр Андреевич ответил на вопрос, как он — он! — мог общаться с ним — с ним! — читателям на встрече в Псковской библиотеке: «Нам было любопытно, мы были как два маршала — Паулюс и Жуков — которые смотрели друг на друга в течение 10 минут с любопытством».

— Помните, вы показывали мне бутылку, его подарок…

— Да, он мне подарил виски 38-го года, года моего рождения. Я потом хотел позвонить ему и сказать: а не могли бы вы сделать такой же подарок моей маме? (Хохочет.) Но это был эффектный подарок, вершина наших отношений.

— Вы говорили мне, что в политике нет окончательных врагов, а есть пока не союзники.

— Да, это верно, только смерть прекращает многовариантность в этом отношении. Публичным политикам наплевать, с каким знаком о них говорят, они любую такую ситуацию оценивают положительно. Я думаю, Береза много пользы извлек из своей демоничности, его образ демона укрупняет его фигуру, создает вокруг него ореол таинственности, мистичности, и люди склонны поклоняться этому метафизическому злу. И думаю, что он сидит, похихикивает, потирает руки, когда слышит, что это он организовал террористический взрыв, сбил самолет, организовал покушение на Путина. Такова огромная гравитация зла.

«С днем рождения. Сердечно. Б. Березовский. 26.02.03».

— Что за покушение на Путина?

— Ну поговаривают, что Путин приговорен, что Путина приговорили чеченцы, а поскольку Береза его люто ненавидит, тотально ненавидит, из этой ненависти истекает такая инфернальная слабость.

— Его правда в Кремле боятся? Как бывшие марионетки, вышедшие из-под контроля?

— Наверное, да. Он видит в Путине личного предателя: такая сбесившаяся кукла, которая, как Буратино, начали долбать своего Папу Карло длинным деревянным носом.

Вспоминая об общении с Березовским, Проханов отзывается о своем тактическом союзнике скорее уважительно. Он называет его «масштабным человеком» и с удовольствием конструирует его психологический портрет. «Березовский же почему сгорел? Потому что деньги действительно любят тишину. Ему было мало денег. Ему этого было недостаточно. Его темперамент, его страсть, внутреннее властолюбие и, я думаю, его опыт концептуального выстраивания мира — он же был академиком — подталкивали его на конструирование политики. Он опьянел от возможности влиять на политические процедуры. Я понимаю, что от этого можно опьянеть. И это сделало из него такого еврея Зюсса. Это типичный Юд Зюсс. Он играет в очень опасные игры». Еще одна проекция Березовского возникла у Проханова после «оранжевых» событий: «Чичиков. Украина — его победа, третий том „Мертвых душ“. Абсолютно гоголевские персонажи — Ющенко с перекошенной мордой, Тимошенко с косой, ведьма совершеннейшая».

То, что постороннему может показаться «непоследовательностью», а то и «продажностью», на самом деле объясняется довольно просто.

«Я ведь певец государства, государственник, и для меня здесь высшей ценностью является государство как таковое. Государство, которое обеспечивает целостность территории и благосостояние популяции — народа, живущего на этой территории. Если это отчасти происходит и если власть ставит перед собой такие цели, у меня нет к ней других претензий. Скажем, у меня нет претензий, что власть закрывает газеты, партии, наплевать: если будет сохранена территория, если будет сохранен народ, если будет обеспечено развитие. И моя любовь или нелюбовь к власти связаны с наличием или отсутствием этих мотиваций. Поэтому я достаточно широко смотрю на власть как таковую, пропуская сквозь пальцы нюансы, которые дороги Немцову, Хакамаде и даже моим друзьям-коммунистам. Социальный строй для меня — вторичен, даже третичен, потому что я знаю, что великих результатов можно достичь при любом социальном строе. И при либеральном, демократическом, и при коммунистическом, и при фашистском. Я же однажды в запальчивости сказал — фраза стоила мне репутации, ко мне пришла какая-то второстепенная журналистка, то ли из Голландии, то ли еще откуда-то, это было в 92-м году, и стала меня пытать, я ей в запальчивости сказал: „Да мне наплевать, пусть здесь будет хоть фашизм, лишь бы была великая Россия“. Все. С тех пор я стал фашистом. А если серьезно, то действительно мне наплевать, пусть здесь будет хоть фашизм, лишь бы страна была огромная, цветущая и развивающаяся.